Принцесса душ. Александра Кристо

Ирения, глядя на картину. Ее взгляд красноречиво подразумевает обратное.

      Приходится засунуть руку в карман, чтобы девушка не заметила метку.

      – Что это? – спрашивает она.

      Я пожимаю плечами.

      Я пыталась воссоздать комнату из видения, нарисовать место, где через два дня мне суждено умереть. К сожалению, картинка по-прежнему размыта.

      Красные полы и наполовину выкрашенные белые стены, но остальное туманно, поэтому в некоторых местах тлеют оранжевые угли. Они сыплются из огромной дыры в потолке, словно дождь из звезд, и растекаются по полу огненным озером.

      В центре на столе лежит мой браслет и медленно плавится.

      – Что за жирная черная полоса посередине? – спрашивает Ирения.

      – Самовыражение как терапия, – отвечаю я.

      Подняв кисть, я провожу вторую полосу – на холсте появляется черный крест.

      – Мы должны сжечь ее, – произносит Ирения. – Прежде чем кто-либо увидит.

      Гляжу на плавящийся браслет и вспоминаю ощущения, когда пламя разъедало кожу.

      – Выброси ее, – соглашаюсь я, указывая на камин.

      Мы всегда сжигаем мои картины.

      Если король когда-нибудь их увидит, он навсегда заберет мои кисти.

      Однажды, когда мне было одиннадцать лет, я нарисовала девочку, запертую в башне. Ее волосы были настолько длинными, что свисали из окна, когда она глядела вниз на цветы, которые ей никогда не удавалось сорвать.

      Волосы девочки не были зелеными, а глаза – жуткими, но в ее улыбке таились все мои заветные желания. Я мечтала путешествовать по миру, прежде чем узнала о нем слишком много.

      Мама увидела картину, когда я нанесла последний штрих. Она поднесла ее к свету и судорожно вдохнула, когда лучи солнца просочились в окно и озарили нетронутые цветы.

      Теола поставила холст обратно на мольберт, ее глаза заблестели. Она снова стала походить на мою маму. На женщину, которая заплетала мне волосы и пела колыбельные. На женщину, которая рассказывала истории о нашей древней богине.

      На краткий миг я почувствовала себя более значимой, нежели кровная клятва, данная нашим родом королю. Когда Теола коснулась моей щеки, ее ладонь не источала холод.

      Это было похоже на материнское тепло, которое не исходило от нее уже долгие годы.

      – Ох, Селестра, – прошептала мама.

      Затем в комнату вошел король, и Теола убрала руку от моего лица. Она велела мне практиковаться усерднее и бросила холст в огонь до того, как Сирит успел его заметить.

      С того самого дня я должна рисовать исключительно для короля. Сама мысль о том, что придется изображать лишь клубящиеся облака, усеянные бриллиантами, подобна пытке. Поэтому вместо меня картины пишет Ирения.

      Она рисует то, что нравится королю, а я рисую то, что хочу. Когда Ирения закончит картину, мы преподнесем ее Сириту так, словно она нарисована мной.

      А мой холст сожжем дотла.

      Мне нравится такой расклад.

      Я красочно изливаю свои переживания на полотно, а затем наблюдаю, как они тлеют в огне.

      Как никогда прежде я изнываю от желания увидеть, как сгорает