Лабиринт мертвеца. Евгений Рудашевский

холодно, но я укрывалась электроодеялом и спала хорошо.

      – Думаешь, мама права? – спросила Настя, когда я принесла нам по кружке чая с пирожными из почтовой станции.

      – В чём?

      – Ну, не надо было бить Карину. Или не надо было бить по лицу. Лучше бы ударила в живот. Коленкой так, смачно, чтобы Карина от боли согнулась пополам.

      – Да, думаю, тётя Вика именно это имела в виду. Смачно коленкой в живот.

      – Я серьёзно. Считаешь, мама права?

      – Никак не считаю.

      – Нет, скажи.

      – Я и говорю.

      – Давай! Я же знаю, ты хочешь сказать, что я не права и вообще ненормальная, если бросаюсь на людей с кулаками.

      – Не хочу.

      – Скажи!

      – Ну хорошо. Ты не права, и ты ненормальная.

      – Вот! Я так и знала! Тоже мне, подруга…

      Настя скрестила руки и вроде бы обиделась, но потом рассмеялась и обняла меня. За ужином она кокетничала с моим папой, чем развеселила его и заставила отвлечься от ноутбука. Когда папа ушёл, Настя разговорилась с бабушкой про нашего новенького соседа. Дом напротив пустовал два или три года, а теперь там появились жильцы, и бабушка по утрам невзначай прогуливалась рядышком – улучила момент и познакомилась с новой хозяйкой. Обзвонила подруг, рассказала им, что та живёт в Питере, но попробует освоиться в Калининграде, а с ней приехал пятнадцатилетний сын – он пойдёт в нашу школу. Бабушка посудачила с Настей о соседке и растерялась, когда Настя спросила, привлекательный ли у неё сын.

      Вечер прошёл весело, а к десяти часам приехала тётя Вика – привезла чемодан с вещами из Настиного гардероба, долго говорила с моей мамой и даже пообщалась с Настей. Они не ругались, но Настя пока осталась жить у меня и перед сном напевала про биполярочку.

      У Насти всегда было так. Поначалу она напевала из Оксимирона[1]: «Но я не грущу, ведь меня любит моя биполярочка», – коверкала мелодию и превращала её в какой-то попсовый трек, затем включала Билли Айлиш и слушала вперемежку все песни, пританцовывала и кривлялась. Раз десять подряд слушала «I tried to scream, but my head was under water[2]» и говорила, что в этой строчке – вся её жизнь, а Билли гениальная. Настя постепенно затихала, беззвучно шевелила губами, словно действительно опускалась под воду и ни до кого не могла докричаться. Совсем тускнела и ставила на бесконечный репит ««Hey, how you doing? I’m doing just fine. I lied. I’m dying inside[3]» Алиссы Навиды, причём ту версию, где ей подпевал грустный Штигли, и всё – Настя умирала внутри, Настя падала в депрессию, Настя превращалась в пятно. И пятном она иногда оставалась целую неделю, не поднималась даже на запах эклеров, и это было ужасно. Поэтому, услышав, как Настя голосом Тимы Белорусских напевает про биполярочку Оксимирона[4], я вмешалась – пересказала ей всё, что узнала от папы про открытку «я таджика», и показала ответ от Союза филокартистов Болгарии.

      Ответ был бестолковый. Болгары не распознали сфотографированный для открытки

1

В соответствии с современным законодательством РФ упоминание Оксимирона следует сопровождать указанием «имеет статус иностранного агента».

2

Я пыталась закричать, но моя голова была под водой (англ.).

3

Эй, как дела? Я в порядке. Я соврала. Я умираю внутри (англ.).

4

В соответствии с современным законодательством РФ упоминание Оксимирона следует сопровождать указанием «имеет статус иностранного агента».