Амбивалентность. Яна Майская

не глядя, выбросить ее в мусорку.

      Оставалось не больше пяти невыданных работ, в том числе, моя. С каждой секундой улыбка на лице Ярова становилась всё нетерпеливее и шире. У меня закралось нехорошее предчувствие.

      Осталось четыре работы. Три. Вот Манцев отдал последнюю работу, оставив мою напоследок. Он неуклюжее перелистнул какие-то страницы, уставился на листы бумаги у себя в руках, будто плохо видел написанное, и долго их рассматривал, затем открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл и покачал головой. Ой, не нравится мне это.

      – Зима! – Мне казалось, что кроме голоса преподавателя в аудитории стихли все звуки, – Валерия… Что Вам сказать…

      Манцев небрежно пролистнул страницы. Помолчал. Зачем же так тянуть?

      – Такую работу мне приносят впервые, – он недовольно отбросил мое задание на край стола. – Я Вам скажу так. Я юмор люблю, но в нужное время и в нужном месте. Ноль баллов. Забирайте, – отмахнулся он.

      Не помню, чтобы когда-то его голос звучал так жестко.

      На ватных ногах я поплелась к преподавательскому столу. Пока шла обратно, поймала на себе провожающий взгляд Ника, самодовольный и острый, как нож. Он даже не пытался скрыть, что что-то сделал с моей работой. Наоборот, всем своим видом молчаливо кричал о своей причастности.

      Только когда я буквально рухнула на свой стул, решилась посмотреть, что же не так.

      – Что там такое? – Катя тоже склонилась над принесенными мною бумагами и сосредоточено их изучала.

      На первый взгляд, ничего необычного или ужасного. Я листала дальше.

      Краем уха услышала прозвеневший звонок, услышала, как Манцев говорит, что занятие окончено, но все это отошло на второй план. Теперь я увидела, что не так. В самом конце скрепкой к остальным листам работы был прикреплён ещё один, явно не моего авторства.

      На нём красовался карандашный рисунок, изображающий Манцева во весь рост. Голого.

      Первой промелькнувшей в голове нелепой мыслью было: «Неужели это Яров нарисовал?». Рисунок выглядел невероятно реалистично: преподаватель в позе статуи Давида загадочно смотрит вдаль, в руке – учебник по политологии, живот мешком повис над… половым органом, приуменьшенным, как у греческих статуй.

      – Ого, это…

      Катя не нашлась, что и сказать, и прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.

      – Не смешно! – Отрезала я. – Манцев теперь думает, что это я нарисовала!

      На смену удивлению пришел бессильный гнев, который я собиралась выразить, разорвав гадкий рисунок на множество мелких частей, когда заметила спешащего в нашу сторону Ника.

      – Слушайте, – обратился он к уже постепенно выходящим из аудитории однокурсникам, – мне даже любопытно, как наша замечательная староста умудрилась написать работу хуже всех. Дай-ка посмотреть, а? Не хочется в будущем допустить те же ошибки.

      Его голос, несмотря на показную дружелюбность, сочился сладким ядом. Он схватил мою работу, я же быстро дернула ее на себя, так что теперь мы держали её с обеих сторон,