и в горьком недоумении проговорил: «Неужели ты и вправду готов так вот без всякой борьбы уйти из очереди? Но почему? Трудности? Они есть у всякого, кто занимает очередь, да и не похож ты на парня, пасующего перед трудностями. Ошибки? Но они исправимы и не перечеркивают бесспорных, я бы сказал – огромных, успехов твоего первого городского дня. Ты принят, как у нас говорят, в космонавты: официально зачислен в Ко.5-II, одну из самых престижных, могущественных и быстро движущихся городских очередей, что само по себе удача. Тебе не придется киснуть в какой-нибудь захолустной конторке на окраине города, где всего один отдел кадров, а очередь годами топчется в навозе между огородом и курятником. Далее, ты, желторотый новоочередник, привлек внимание матерой кадровички. Что она посчитала себя оскорбленной – это, конечно, плохо, но гораздо лучше безразличия. Большинство стояльцев нашей очереди она в упор не видит. Лично я не один месяц добивался ее внимания, и первый блин у меня тоже был комом. Я до сих пор не уверен, что мне удалось ее заинтересовать, хоть я и вывернулся наизнанку. Раньше я тоже был колючий, как ты, а теперь шелковый, но мои иголки не исчезли, просто спрятались внутрь. И в твоем случае мы что-нибудь придумаем. По большому счету у тебя нет причины унывать. Может, я увлекся и сгустил краски, когда обрисовывал трудности твоего положения, но преувеличил я только для того, чтобы как-то тебя расшевелить, раззадорить. Временное недовольство пекарки не повод опускать руки и отступаться от всего уже тобой достигнутого. Зачем с такой странной и опасной поспешностью идти на столь отчаянный шаг? Не понимаю. Опоздать на перекличку и вычеркнуть себя из очереди никогда не поздно. Ты можешь уйти из города и кануть в никуда завтра, послезавтра, через неделю. А вот обратно войти в поток нашей очереди уже не сможешь. Раз оскорбив космонавтов пренебрежением, ты навсегда попадешь в черные списки, хранящиеся у секретаря, и нового номера тебе никто не даст. Другие очереди тоже будут смотреть на тебя косо. Как у нас говорят, повторные номера не доводят до добра. Хорошему очереднику номер дается только раз!»
Вновь наступило молчание. Лихвин ждал, не скажет ли чего учетчик. Учетчик опустил руку к земле, где под штабельком сваленных к забору бревен еще не растаял снег, взял горсточку в правую руку, чтобы унять дергающую, путающую мысли боль. Ладонь распухла, чесалась и горела. Лихвин его не поколебал, но жаль было здоровяка, достоявшегося в очереди до рабского пресмыкательства перед ней. Как-никак он оказался единственным в городе, кто не только притеснял учетчика, как сверщик и секретарь очереди, как встреченные на дороге мстительные девки из хвоста очереди, но и опекал неопытного пришельца. (Не считать же гостеприимным хозяином Хфедю, сторожившего учетчика на крыше сарая из страха, что бесчувственное тело скатится на землю, и в исполнение строгого наказа очереди: крайний должен держаться впередистоящего
