Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества. Вольфганг Мюллер-Функ

собственную склонность к жестокости, лирическое Я сублимирует ее в литературном образе и тем самым в значительной степени затормаживает ненависть.

      Иначе дело обстоит, например, с лишенной какой-либо иронии речевой агрессией в отношении иммигрантов. С точки зрения анализа дискурса, как его понимает Мишель Фуко, это означает, что те преимущественно нехудожественные дискурсы, которые с риторическим блеском пропагандируют насилие и жестокость, сами потенциально являются элементами языка ненависти[40]. Они формируются в том числе за счет исключения всех тех слабых духом людей, которые, по Бенну, не хотят признавать реальность насилия. Такая революционная пьеса, как «Высшая мера» Бертольта Брехта, поддерживающая безжалостное уничтожение предателей[41], также должна рассматриваться в логической связи со всеми теми мерами, которые были приняты на «московских процессах» (см. главу 9). По мнению немецкого культуролога и филолога Евы Хорн, эту «танатологию» можно выразить словами Брехта:

      Мы ничем не можем вам помочь.

      Только напутствие

      Мы можем дать вам:

      Умирайте, но учитесь.

      Учитесь тому, что не есть ложь[42].

      V. Рационализация

      Кэтлин Тейлор, психолога с естественно-научной подготовкой, интересуют прежде всего мотивы, стоящие за жестокостью, и в меньшей степени дискурсивные практики, придающие ей правдоподобие и легитимность. Она понимает жестокость как «насилие в квадрате», причины которого варьируются от дегуманизации другого, его социального уничтожения, негативных и агрессивных образов людей из других культур до социального остракизма, желания исключить другого/других из собственной группы. Во всех этих мотивах центральное значение для Тейлор имеет коллективный момент. В этой связи она также подчеркивает значение инаковости для понимания динамики нарастания, которая делает жестокость формой насилия в квадрате[43].

      Инаковость важна, поскольку порождает превосходство просто за счет унижения другого; при этом собственный статус сильного человека поднимается до такой степени, что, кажется, теперь для него возможно беспрепятственное применение насилия. В этом отношении, по мнению Тейлор, акт агрессии непроизвольно подтверждает переоценку собственной значимости[44]. В частности, важность статуса, чести, достоинства и превосходства при конструировании образа другого/других существенно возрастает во время кризиса. В такой ситуации запускаются определенные формы радикального насилия, для которого характерен квадратичный, экспоненциальный рост. Согласно Кэтлин Тейлор, психологическая ловушка заключается в том, что другие всегда воспринимаются как угроза. Они – зло, с которым нужно бороться, и это оправдывает мобилизацию нашей готовности к применению насилия.

      Чем, спрашивает Тейлор, привлекательны Медея и Орест? Тем, что их мотивы – честь и месть – понятны в контексте кризиса, даже если

40

Taylor, Cruelty. – S. 7: «[…] различие между тем, кто бросает оскорбления в адрес иммигранта, и тем, кто избивает иммигранта до смерти, – это различие в степени, а не по существу».

41

См.: Eva Horn, Sterbt, aber lernt. Thanatopolitik in Brechts Lehrstücken, München, 2008.

42

Bertolt Brecht, Das Badener Lehrstück vom Einverständnis / Die Rundköpfe und die Spitzköpfe / Die Ausnahme und die Regel. Drei Lehrstücke, Frankfurt/Main, 1975. – S. 21.

43

См.: Charles Mackay, Selections from Extraordinary Popular Illusions and the Madness of the Crowds, London, 1973; James Miller, Carnivals of Atrocity. Foucault, Nietzsche, Cruelty, in: Political Theory 18. – S. 470–491.

44

Taylor, Cruelty. – S. 8: «Необоснованное мнение о нашей собственной значимости в масштабе мироздания».