Концерт «Памяти ангела». Эрик-Эмманюэль Шмитт

Когда начнете выпекать хлеб, который не будет черстветь за три часа, скажите. Я буду покупать по целому багету раз в два дня. А пока только половину.

      Пока Мари Морестье расплачивалась, одна из туристок, не сдержавшись, вдруг выкрикнула:

      – Мадам, вы не откажетесь дать мне автограф?

      Мари нахмурилась так, словно не на шутку рассердилась, но очень отчетливо произнесла:

      – Конечно.

      – Большое спасибо, мадам, спасибо! Я вами просто восхищаюсь. Я видела по телевизору все передачи про вас.

      Мари окинула женщину многозначительным взглядом, в котором легко читалось: «Бывают же дураки», поставила свою подпись, вернула туристке блокнот и ушла.

      Как Мари Морестье относилась к своей не меркнущей с годами славе? С одной стороны, казалось, что это для нее тяжелый груз, но с другой (многие детали могут быть тому подтверждением) – Мари наслаждалась своей известностью, она была заметной гражданкой и с удовольствием восседала на празднествах, банкетах и свадьбах. Если журналисты хотели взять у нее интервью или сделать фотографии, она сперва обсуждала со своим адвокатом, сколько с них запросить. Прошлой зимой, когда Мари лежала дома с тяжелым гриппом, обитатели Сен-Сорлен, в страхе потерять свою главную достопримечательность, приходили ее проведать, и больная, несомненно, получала от этого удовольствие. А как-то раз нынешним летом, в самую жару, присев за столик кафе, чтобы выпить воды с мятным сиропом, и обнаружив, что кошелек остался дома, Мари Морестье вместо извинений бросила официанту: «Я приношу вам такой доход, что вы могли бы сами заплатить за меня».

      Медлительная, немного сутулая и словно скованная собственным телом, Мари Морестье повернулась и стала подниматься вверх по склону к себе домой. Со временем она все больше входила в роль жертвы судебной ошибки. В самом начале она, конечно, сделала несколько глупостей: например, сразу после ее освобождения один популярный журнал опубликовал снимок бывшей подозреваемой, где она улыбалась во весь рот, стоя в саду, среди любимых роз, поглаживая кота и совершенно не скрывая радостного расположения духа. Это была катастрофа; беззаботное веселье Мари Морестье не имело ничего общего со скорбью вдовы или меланхолией женщины, угнетенной тюремным заключением. Как только материал напечатали, посыпались злобные статьи, в которых вновь и вновь поднимался вопрос о ее виновности и неразгаданных сторонах дела. Впоследствии Мари Морестье навсегда вжилась в образ несчастной жертвы, этакой подстреленной птицы.

      Она шла по улице, разделяющей деревню надвое. На холме, выше крыш домов и голых ветвей платанов, простирались грустные, как звери в зоопарке, поредевшие и осунувшиеся мартовские виноградники – лишь ловким, изворотливым побегам удавалось проскользнуть между рядами проволоки.

      Проходя мимо церкви, Мари вздрогнула.

      Оттуда раздавалась музыка. Но почему? Может ли быть, что…

      Мари взбежала вверх по ступенькам так быстро, как только позволяли мозоли и артроз, толкнула дверь, которая в ответ скрипнула, и, зачарованная происходящим,