Рука в перчатке. Рекс Стаут

бы туда наряд полиции. Я пользуюсь у них авторитетом с тех пор, как нашла перчатки. Но я хочу, чтобы мы остались вдвоем.

      Дол думала, что говорит с улыбкой, она была в этом почти уверена, но сердце тем не менее предательски колотилось. Нельзя выдать себя раньше времени. Нужно сделать все правильно, а иначе ничего не получится. Дол отлично знала, что Мартин может в любой момент развернуться и пойти к дому. Но если ее улыбка казалась именно такой, как ей хотелось изобразить, быть может, Мартин и не уйдет… Дол решительно повернулась и направилась вниз по склону.

      Мартин продолжал идти рядом. Дол отчаянно хотелось, чтобы сердце перестало так громко стучать; хладнокровие ей сейчас явно не помешало бы. Они прошли мимо пруда, обогнули его… и попали в заросли кизильника. Наклонились, чтобы пройти под низкорастущим ветвями… и очутились на той самой лужайке.

      – Ты ведь здесь не был с тех пор, как это случилось, да? – спросила Дол и, показав на кизиловое дерево, добавила: – Вот дерево, на которое была намотана проволока. На эту самую ветку. А вот скамейка, которую перевернули. Копы поставили ее на место. Ой, а это что такое?! Наверное, они вбили эти колышки показать, как лежала скамейка. – Дол села на скамью и вздрогнула. – Здесь не так уж и холодно. Это просто так кажется, когда уходишь с солнышка и попадаешь в такую жуткую темень. Садись, Мартин. Не стой с таким видом, будто вот-вот дашь деру. Мне действительно нужно тебе кое-что сказать.

      Мартин неохотно сел на другой край скамьи, подальше от Дол, и капризно сказал тем тоном, который Сильвия обычно называла фальшивым:

      – Ну ладно, говори.

      Дол на него не смотрела. Интуиция подсказывала ей, что сейчас этого лучше не делать. Вперив взгляд в траву у него под ногами, она произнесла как можно более небрежно:

      – Я хотела поговорить с тобой о признании. Люди по-разному признаются в некоторых вещах. Совершенно различных вещах. Они каются в грехах священнику и в нанесенных обидах – серьезных и не очень – женам, мужьям, матерям и друзьям, ну и, конечно, признаются в совершенных ошибках или потому, что им приходится, или по велению совести. Похоже, это инстинкт такой, причем иногда настолько сильный, что становится непреодолимым. Согласен?

      Дол посмотрела на Мартина – тот явно не собирался отвечать. Он, казалось, оцепенел и, затаив дыхание, не сводил с нее глаз. Тогда она продолжила:

      – Инстинкт это или нет, но я сомневаюсь, что кто-то захочет признаться в чем-то серьезном без веской причины. Священнику исповедуются, чтобы получить отпущение грехов. Полицейским признаются, чтобы они перестали бить. И так далее и тому подобное. Хотя, полагаю, самая распространенная причина признания в содеянном – желание скинуть невыносимую тяжесть вины, которая терзает душу. Возможно, мое объяснение выглядит слишком примитивным. Был бы жив Стив Циммерман, он обосновал бы мою теорию с помощью психологических терминов, но я этого не умею. Но в любом случае именно это я и хотела с тобой обсудить: различную мотивацию признания. Я, естественно, не настолько глупа, чтобы рассчитывать, что ты сломаешься и признаешься мне после нашей беседы.