Шепчущий во тьме. Говард Филлипс Лавкрафт

рельсы брошенной железнодорожной ветки с телеграфными столбами без проводов по обеим ее сторонам да еле заметные ленты старых проселочных дорог на Раули и на Ипсвич.

      Приметы запустения особенно бросались в глаза в прибрежных кварталах, но и там я сумел разглядеть белую колокольню над неплохо сохранившимся кирпичным зданием, с виду – небольшим заводом. Гавань, давно заметенную песком, ограждал от моря древний каменный волнорез, на котором, напрягши зрение, я различил крохотные фигурки рыбаков; на самом его краю высились останки фундамента от давно не существующего маяка. От каменного волнореза в глубину гавани длинным языком тянулась песчаная коса, на которой я заметил несколько ветхих лачуг, причаленные плоскодонки да разбросанные верши для ловли омаров. Единственное глубокое место в бухте, похоже, было там, где река разливалась позади здания с колокольней и потом резко изгибалась к югу, прежде чем встретиться с океаном в самом конце волнореза.

      Там и сям вдоль берега торчали прогнившие руины пирсов; те, что были в южной части гавани, казались давным-давно заброшенными и полностью изъеденными гнилью. А далеко в море, несмотря на прилив, я заметил длинную черную полосу, едва виднеющуюся над водой и навевавшую мысли о древней тайной пагубе. Это, вероятно, и был печально знаменитый Риф Дьявола. Глядя на него, помимо мрачного отвращения я вдруг ощутил некую необъяснимую тягу к нему; как ни странно, эта его смутная притягательность встревожила меня гораздо больше, нежели первоначальное отвращение.

      На дороге нам никто не встретился, и вскоре мы поехали мимо заброшенных ферм в разной стадии упадка. Потом я заприметил несколько обитаемых домов – их выбитые окна были законопачены тряпьем, а дворы усеяны битыми ракушками и дохлой рыбой. Раз или два я видел взрослых мужчин, вяло копающихся на пустых огородах или выковыривающих из берегового песка моллюсков, да чумазых детишек с обезьяньими личиками, игравших подле заросших бурьяном крылец своих домов. Вид этих людей показался мне даже более гнетущим, чем самые унылые городские пейзажи, поскольку в их движениях, а также почти на всех лицах проступало нечто противное и даже противоестественное, – хотя я и не смог бы четко сформулировать, за счет чего создавалось такое впечатление. На секунду картинка за автобусным окном словно бы напомнила мне гравюру из какой-то книги; не иначе как я разглядывал ее в состоянии исключительного ужаса и подавленности. Но это мимолетное и недооформленное воспоминание промелькнуло очень быстро – и испарилось.

      Когда автобус съехал со склона в низину, я уловил в неестественной тишине далекий шум водопада. Здесь покосившиеся некрашеные домишки плотно теснились друг к другу по обеим сторонам дороги и больше походили на городские постройки, нежели те лачуги, что остались позади. За лобовым стеклом теперь я мог видеть только улицу. Я сразу заметил участки, где проезжая часть некогда была вымощена булыжниками, а тротуары выложены кирпичом. Все