Николка Персик. Аня в Стране чудес. Льюис Кэрролл

съедал его.

      Так, беседуя, мы дошли.

      Брев, казалось, спит. Дома дремали на солнце, широко разинув двери. Не было кругом ни одного человеческого лица, кроме разве голой задницы мальчишки, который, стоя на краю канавы, поливал крапиву. Но по мере того, как мы с Ерником приближались к середине села, по дороге, испещренной соломинками и кучками помета, росло словно густое жужжанье раздраженных пчел. И, выйдя на церковную площадь, мы увидели толпу людей, руками взмахивающих, рассуждающих и взвизгивающих. А на пороге двери, ведущей в поповский сад, Шумила, пунцовый от гнева, вопил, показывая кулаки всем своим прихожанам. Мы старались понять, но голоса сливались в гул. «…Червяки, червячки… Мыши и жуки… Cum spritu tuo…»[35] Шумила кричал:

      – Нет! Нет! Не пойду я!

      А толпа:

      – Врешь! Наш ли ты поп? Ответь, да или нет? Если да (а это так), ты обязан служить нам.

      И Шумила в ответ:

      – Скоты! Я слуга Господа, а не ваш…

      Необычайный был гомон. Шумила, потеряв терпенье, захлопнул железную дверь в лицо им; сквозь решетку просунулись его руки: одна по привычке окропила народ святой водой благословенья, другая же взметнулась, посылая на землю гром проклятия. В последний раз его круглое брюшко и квадратное лицо появилось в окне дома. Тщетно попытавшись перекричать улюлюкающую толпу, он вместо ответа со злобой показал им язык. На сем ставни закрылись, дом оцепенел. Крикуны повыдохлись, площадь опустела; и, проскользнув между последних зевак, мы могли, наконец, постучаться к Шумиле.

      Стучались мы долго. Осел не хотел нам открыть.

      – Батюшка! А батюшка!

      Наш зов был напрасен. (Мы ради шутки изменили голоса.)

      – К чорту! Меня нет здесь.

      И так как мы все-таки настаивали, –

      – Убирайтесь вон, вон! – загремело изнутри. – Если вы, черти, тотчас не перестанете теребить и ломать мою дверь, я вас так окрещу!..

      Он чуть не выплеснул на голову нам свой горшок.

      Мы закричали:

      – Чего там! Плесни уж вином…

      При словах этих буря чудом утихла. Красная, как солнце, добродушная рожа попа выглянула из окна.

      – Э, да это вы! Персик, Ерник! А я-то собирался проучить вас! Безбожные шутники! Что же вы сразу не сказались?

      Он сбежал по лестнице, ступени проглатывая.

      – Входите, входите. Во имя Отца и Сына… Дайте я обниму вас. Добрые люди, как я рад видеть лица человеческие после всех этих павианов. Присутствовали вы при том, как бесновались они? И пусть беснуются – пальцем не двину. Поднимемся – пить будем. Верно, жарко вам? Хотят заставить меня выйти со Святыми Дарами! Дождь-то ведь собирается. Господь и я – мы вымокли бы как мыши. Разве мы на службе у них? Разве я батрак? Обращаться с человеком Божьим как со скотиной! Изверги! Я создан, чтобы лечить их души, а не поля их…

      – Да в чем же дело, – спросили мы, – что морочишь ты нас? Кого ты бичуешь?

      – Идемте наверх, – сказал он. –

35

С Духом Твоим (лат.).