Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи. Дмитрий Мережковский

Маковой росинки во рту не было. Хоть бы на корточки присесть.

      – Говорил я тебе, Дамьяно, что надо загодя прийти. А теперь от кафедры вон как далеко. Ничего не услышим.

      – Ну, брат, услышишь, не бойся. Как закричит, загремит, – тут тебе не только глухие, но и мертвые услышат!

      – Нынче, говорят, пророчествовать будет?

      – Нет, – пока Ноева ковчега не достроит…

      – Или не слышали? Кончено все до последней доски. И таинственное дано истолкование: длина ковчега – вера, ширина – любовь, высота – надежда. Поспешайте, сказано, поспешайте в Ковчег Спасения, пока еще двери отверзты! Се, время близко, закроются врата; и восплачут многие, что не покаялись, не вошли…

      – Сегодня, братцы, о потопе, – семнадцатый стих шестой главы книги Бытия.

      – Новое, говорят, было видение о гладе, море и войне.

      – Коновал из Валломброзы сказывал, – над селением ночью в небе несметные полчища сражались, слышен был стук мечей и броней…

      – А правда ли, добрые люди, будто бы на лике Пресвятой Девы, что в Нунциате-дей-Серви, кровавый пот выступил?

      – Как же! И у Мадонны на мосту Рубаконте каждую ночь слезы капают из глаз. Тетка Лучия сама видела.

      – Не к добру это, ой, не к добру! Господи, помилуй нас, грешных…

      На половине женщин произошло смятение: упала в обморок старушка, стиснутая толпой. Старались поднять ее и привести в чувство.

      – Скоро ли? Мочи моей больше нет! – чуть не плакал тщедушный столяр, вытирая пот с лица.

      И вся толпа изнывала в бесконечном ожидании.

      Вдруг море голов всколыхнулось. Послышался шепот:

      – Идет, идет, идет! – Нет, не он. – Фра Доменико да Пешия. – Он, он! – Идет!

      Джованни увидел, как на кафедру медленно взошел и откинул куколь с головы человек в черной и белой доминиканской одежде, подпоясанный веревкой, с лицом исхудалым и желтым, как воск, с толстыми губами, крючковатым носом, низким лбом.

      Левую руку, как бы в изнеможении, опустил на кафедру, правую поднял и протянул, сжимая Распятие. И молча, медленным взором горящих глаз обвел толпу.

      Наступила такая тишина, что каждый мог слышать удары собственного сердца.

      Неподвижные глаза монаха разгорались все ярче, как уголья. Он молчал, – и ожидание становилось невыносимым. Казалось – еще миг, и толпа не выдержит, закричит от ужаса.

      Но сделалось еще тише, еще страшнее.

      И вдруг в этой мертвой тишине раздался оглушительный, раздирающий, нечеловеческий крик Савонаролы:

      – Ecce ego adduco aquas super terram! Се Аз низведу воды на землю!

      Дыхание ужаса, от которого волосы дыбом встают на голове, пронеслось над толпой.

      Джованни побледнел: ему почудилось, что земля шатается, своды собора сейчас рухнут и раздавят его. Рядом с ним толстый котельщик затрясся, как лист, и застучал зубами. Столяр весь съежился, вобрал голову в плечи, точно под ударом, – сморщил лицо и зажмурил глаза.

      То была не проповедь, а бред, который вдруг охватил все эти тысячи народа и помчал их, как мчит ураган