Планета по имени Ксения. Лариса Кольцова

как богемский хрусталь, глазах.

      Подавляющей глыбой он придвинулся к ней ближе, чем к прочим прибывшим и, казалось, что душа его учуяла нечто, потому что он вдыхал, дрожа всё теми же трепетными ноздрями, воздух у её тела, едва не впритык к ней. Даже Ксен замялся, задвигался, переступая нервно с ноги на ногу. Но, всё же, не узнал. Особенно долго изучал её бюст. Вероятно, сравнивал с тем, который помнил, сопоставлял нагло торчащий сейчас с маленьким, но прекрасным в своём совершенстве, о чём Ксения знала и без него. И тоже жалела о произволе над собой Вороны – Клариссы, но ведь личную волю она продала за юность!

      Трудно было сказать, какой вердикт он вынес её внешности, но взгляд его прилип к груди надолго, до неприличия, и это у всех на виду, у тех, кто тут толпился в холле для знакомства. Понять по его лицу нельзя было ничего. На нём не отразилось ни капли живого мужского чувства. Он именно вспоминал её, как она поняла. Соизмерял ту прошлую с той, кто стояла рядом. Наверное, удивлялся, как и она, неувязке своих воспоминаний с прибывшей женщиной. Он отлично знал, кто был её мужем на Земле. Как и о прибытии семейной пары Зотовых осведомлён заранее. И личные дела уж точно просмотрел. Таков закон. Котов и кошек в мешке тут не приняли бы. Рита зря играла. Ксения поняла, он её ждал!

      – Фамилия? – спросил он у Ксена, поскольку они стояли в группе вновь прибывших космических десантников и прочих исследователей-практиков.

      – Мы Зотовы, – поспешно ответил Ксен, заслонив собою Ксению, – Ксен и Кларисса Зотовы.

      И он отошёл, занявшись другими людьми, более ему важными, чем они, агробиологи, служебный планктон в его мнении.

      Уже в столовом отсеке в один из дней, увидев факел её волос, он смотрел долго и пристально, как будто пребывал в ожидании её ответа на вопрос, который не задал.

Что было смоделировано Ритой, то и случилось

      Потом уверял, что узнал сразу, но Ксения не верила.

      – Но если бы я явилась тою же, что и была тридцать лет назад? Не изменившись ни в чём? – спросила она тоже потом.

      – Я любил тебя прежнюю. А эту, кем тебя стала, не могу. Ты влечёшь, но ты не она. Словно бы заболеваешь эйдетизмом, щупаешь образ, которого нет. Но я его ощущаю и вижу. Ты сродни болезни.

      – Может, прекратим эксперименты по вызыванию духов прошлого? Скажи, и я улечу, – она напускала на себя невозможное в действительности равнодушие, терзаясь его нежеланием вернуть ей прошлую любовь.

      Но он не хотел, чтобы она улетала.

      – Раз возникла, то уж и торчи здесь! – ответил грубо. – Не хочешь, уматывай на Землю.

      Но она хотела, и она не умотала. И потом, когда ей думалось, что не хотела уже, всё равно ходила. И он никогда не говорил ей о том, о чём она всё равно знала. Как он, ближе к местной ночи, когда город затихает, сидит в своём рабочем отсеке, не присутствуя там душой, потому что душа бродила где-то, за пределами купольного города и этого спутника, и за гелиопаузой всей этой чуждой системы жёлтой звезды… А если он