Водоворот. Маргарита Симоньян

слегка улыбаясь торжествующей и лукавой улыбкой.

      – Ты что с собой сделала? – спросил наконец Вачик. – Как будто двадцать лет тебе.

      – Ничего не делала, – соврала Вероника.

      – А почему так выглядишь хорошо?

      – Ты тоже хорошо выглядишь.

      – Это я для тебя побрился. Я помню, что тебя щетина царапала.

      От этого прямолинейного даже не намека, а указания на их прошлое внутри Вероники снова поднялся огневой фейерверк, который она потушила крупным глотком коктейля.

      – Я замужем, – чуть хрипло сказала Вероника.

      – Я в курсе, – посмеиваясь, ответил Вачик. – Сказал же, я все про тебя знаю.

      – Что, например?

      – У тебя дочка в Англии учится. И тебе скучно.

      – С чего ты взял?

      – В твоем возрасте всем красивым женщинам скучно. Потому что красивые женщины удачно выходят замуж, и им не надо работать. Дети вырастают – и женщины скучают. Но для этого есть Вачик! – сказал он и поиграл бровями.

      У Вероники задрожала рука – так, что она чуть не вылила на себя коктейль.

      – Я поеду, – сказала Вероника, поставив бокал на стол.

      – Неа. Не поедешь, – ответил Вачик и взял ее руку.

      – Почему? – спросила Вероника, воровато оглянувшись по сторонам, но руку не забрала.

      – Потому что не хочешь.

      – Не хочу, – покорно согласилась Вероника.

      – Если честно, мне самому ехать пора, – вдруг сказал Вачик, вставая. – Тебя отвезти?

      – Нет, я с водителем.

      – Конечно, ты с водителем. Кто же такую отпустит одну, – ухмыльнулся Вачик. – На созвоне тогда.

      Домой Вероника не поехала – не смогла себя заставить. Она молча сидела в своем голубом кайенне, блуждая глазами по выцветшим пятиэтажкам с подъездами в корчах чернеющей виноградной лозы, по пыльным мимозам и фонарям с линялыми вывесками; вокруг бродили тощие псы, чужие машины шныряли, как блохи в немытой шерсти стареющей Хосты… Но Вероника не видела ничего, она досматривала в голове – и не хотела выключать, пока не закончится, – одно из своих теперешних наваждений – мучительных и сладострастных сцен понятного только ей сериала, целиком состоящего из драгоценных обрывков воспоминаний о Вачике.

      Теперь эти сцены включались в голове Вероники непрошено, неминуемо, неотвязно. Сидя за спиной у своего водителя – мужа Сусанны Сурена – она смотрела, как Вачик, тяжелый и влажный, лежит на Веронике на пляже – оба они были наполовину в воде – и говорит: «Вкусная ты, такая вкусная. Сама не знаешь, какая ты вкусная, маленький».

      Собственно, это была их последняя встреча.

      – Поехали на кладбище, – очнулась вдруг Вероника.

      Сурен не сразу, нехотя нажал на педаль.

      Грязное кладбище за аэропортом было похоже на штопаную мешковину в желто-зеленых заплатках цветущих мимоз. Груды пластиковых бутылок, пакетов, тарелок, приборов, бумажных цветов карабкались вверх по горе вдоль каменных памятников.

      Мама лежала одна, почти на самой