Записки охотника. Иван Тургенев

у вас снаряды какие». – «Да что за вздор!» – «У нас и так в запрошлом году мельница сгорела: прасолы переночевали, да, знать, как-нибудь и подожгли». – «Да как же, брат, не ночевать же нам на дворе!» – «Как знаете…». Он ушёл, стуча сапогами.

      Ермолай посулил ему разных неприятностей. «Пойдёмте в деревню», – произнёс он наконец со вздохом. Но до деревни было версты две… «Ночуем здесь, – сказал я, – на дворе ночь тёплая; мельник за деньги нам вышлет соломы». Ермолай беспрекословно согласился. Мы опять стали стучаться. «Да что вам надобно? – раздался снова голос работника, – сказано, нельзя». Мы растолковали ему, чего мы хотели. Он пошёл посоветоваться с хозяином и вместе с ним вернулся. Калитка заскрипела. Появился мельник, человек высокого роста, с жирным лицом, бычачьим затылком, круглым и большим животом. Он согласился на моё предложение. Во ста шагах от мельницы находился маленький, со всех сторон открытый, навес. Нам принесли туда соломы, сена; работник на траве подле реки наставил самовар и, присев на корточки, начал усердно дуть в трубу… Уголья, вспыхивая, ярко освещали его молодое лицо. Мельник побежал будить жену, предложил мне сам наконец переночевать в избе; но я предпочёл остаться на открытом воздухе. Мельничиха принесла нам молока, яиц, картофелю, хлеба. Скоро закипел самовар, и мы принялись пить чай. С реки поднимались пары, ветру не было; кругом кричали коростели; около мельничных колёс раздавались слабые звуки: то капли падали с лопат, сочилась вода сквозь засовы плотины. Мы разложили небольшой огонёк. Пока Ермолай жарил в золе картофель, я успел задремать… Лёгкий сдержанный шёпот разбудил меня. Я поднял голову: перед огнём, на опрокинутой кадке, сидела мельничиха и разговаривала с моим охотником. Я уже прежде, по её платью, телодвижениям и выговору, узнал в ней дворовую женщину – не бабу и не мещанку; но только теперь я рассмотрел хорошенько её черты. Ей было на вид лет тридцать; худое и бледное лицо ещё хранило следы красоты замечательной; особенно понравились мне глаза, большие и грустные. Она опёрла локти на колени, положила лицо на руки. Ермолай сидел ко мне спиною и подкладывал щепки в огонь.

      – В Желтухиной опять падёж, – говорила мельничиха, – у отца Ивана обе коровы свалились… Господи помилуй!

      – А что ваши свиньи? – спросил, помолчав, Ермолай.

      – Живут.

      – Хоть бы поросёночка мне подарили.

      Мельничиха помолчала, потом вздохнула.

      – С кем вы это? – спросила она.

      – С барином – с костомаровским.

      Ермолай бросил несколько еловых веток на огонь; ветки тотчас дружно затрещали, густой белый дым повалил ему прямо в лицо.

      – Чего твой муж нас в избу не пустил?

      – Боится.

      – Вишь, толстый брюхач… Голубушка, Арина Тимофеевна, вынеси мне стаканчик винца!

      Мельничиха встала и исчезла во мраке. Ермолай запел вполголоса:

      Как к любезной я ходил,

      Все сапожки обносил…

      Арина вернулась