Избранное. Мудрость Пушкина. Михаил Осипович Гершензон

пустоты», «Минуты хладной скуки, Сердечной пустоты», – и много лет спустя добавляет обратное: «тайный жар, мечты… плоды сердечной полноты». Рисуя бесстрастное время своей жизни, он говорит:

      Тянулись тихо дни мои

      Без божества, без вдохновенья,

      Без слез, без жизни, без любви;

      но вспыхнула страсть —

      И сердце бьется в упоенье

      И для него воскресли вновь

      И божество, и вдохновенье,

      И жизнь, и слезы, и любовь{15}.

      Страсть по Пушкину – всплеск стихийной силы, ее сладость и мощь – в ее беззаконии. Она вспыхивает и гаснет по своему произволу; Пушкин говорит безлично: «Душе настало пробужденье». Здесь воля бессильна, а разум сам поражен неожиданностью душевного взрыва; напротив, пробужденная стихия властно покоряет себе всю личность, заставляет ее служить себе. Он говорит:

      Душа лишь только разгоралась

      (а разгорается она своевольно), —

      И сердцу женщина являлась

      Каким-то чистым божеством.{16}

      Что же сам человек, с его умом и волею, с его целесообразным стремлением? – Он только орудие сверхличной стихии, которая, пробудившись, владеет им. И так же произвольно страсть угасает, и опять ее угасание определяет волю и разум, а не наоборот. Может ли быть большее рабство, большее унижение гордого разума? Личность – ничто, перо, носимое бурей; ей безусловно законодательствует стихия. Но Пушкин не видит здесь обиды. Он точно удивился, когда впервые сознал свою подданность непонятному закону, как раньше никогда не сознавал; но в нем нет ропота: он только с недоумением констатирует в себе действие этого закона. Женщина, которую он любил когда-то, умерла; казалось бы, весть о ее смерти должна была глубоко взволновать его, но нет:

           Напрасно чувство возбуждал я:

      Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

           И равнодушно ей внимал я.

      Так вот кого любил я пламенной душой

           С таким тяжелым напряженьем,

      С такою нежною, томительной тоской,

           С таким безумством и мученьем!

      Где муки, где любовь? Увы, в душе моей

           Для бедной, легковерной тени,

      Для сладкой памяти невозвратимых дней

           Не нахожу ни слез, ни пени{17}.

      Нет, он не оскорблен владычеством стихии над личностью; напротив, он приемлет ее власть со страстной благодарностью и благоговением. В бессмертных стихах он поет гимн беззаконной стихии, славя ее всюду, где бы она ни проявлялась, – в неодушевленной природе, в звере или в человеческом духе:

      Зачем крутится ветр в овраге,

      Подъемлет лист и пыль несет,

      Когда корабль в недвижной влаге

      Его дыханья жадно ждет?

      Зачем от гор и мимо башен

      Летит орел, тяжел и страшен,

      На черный пень? – Спроси его.

      Зачем арапа своего

      Младая любит Дездемона,

      Как месяц любит ночи мглу?

      Затем, что ветру и орлу

      И

15

Цитаты из стихотворения «К***» (1825), посвященное А. П. Керн.

16

Гершензон приводит строки из начальных строф 4-й главы «Евгения Онегина», изъятых Пушкиным. См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. V. С. 528.

17

Цитата из стихотворения Пушкина «Под небом голубым страны своей родной…» (1826), посвященное памяти Амалии Ризнич (II. С. 250).