Избранное. Мудрость Пушкина. Михаил Осипович Гершензон

скучный мир, но хлад покоя

      Счастливца душу волновал….

      Мучением покоя

      В морях казненного…

      Народы тишины хотят

      И долго их ярем не треснет…

      Паситесь, мирные народы,

      Вас не пробудит чести клич!

      9

      Не как спасенный Вергилий{13}, но как один из тех, кто среди адских мук, кляня и стеная, повествует Данту о своей плачевной судьбе, так Пушкин низводит нас в ад ущербного существования. Он сам наполовину жил в аду. Здесь стихийная воля пленена разумом и душа безнадежно жаждет наполниться. Оттого ее жизнь – непрерывная смена желаний. Стихия не может подняться со дна, чтобы целостно разрешиться в душе свободным и могучим движением. Лишь без устали, без конца выбивают вверх частичные извержения лавы – наши желания и страсти. Пушкин многократно свидетельствует: желание, страсть – в сущности беспредметны, не направлены ни на что внешнее; действительно, ведь желание – не что иное, как позыв, обращенный внутрь самой души, именно – мечта о том, чтобы замкнутая сила наполнила меня. Но здесь ущербную душу подстерегает соблазн: так как ей не дано воззвать в себе полноту своей волею, то она устремляется на внешнее, как огонь на хворост, чтобы разгореться. Так из общего голода рождается конкретное желание или конкретная страсть. Так Пушкин рисует состояние Татьяны накануне любви:

      Давно сердечное томленье

      Теснило ей младую грудь;

      Душа ждала… кого-нибудь,

      И дождалась. Открылись очи:

      Она сказала: это он!

      И гениальные строки в письме Татьяны говорят о том, как общий голод души субъективно преображается в конкретную страсть:

      Ты в сновиденьях мне являлся:

      Незримый, ты мне был уж мил,

      Твой чудный взгляд меня томил,

      В душе твой голос раздавался Давно…

      Оттого каждая страсть сулит нам не частичное только, но полное утоление духа. Дон Жуан справедливо говорит Донне Анне:

      С тех пор,

      Как вас увидел я, все изменилось.

      Мне кажется, я весь переродился.

      Так смотрит и каждый человек на предмет своего желания: здесь-то я наконец утолю свой голод.

      Но утолить душевный голод может только взыгравшая сила, она поднимается не иначе, как самовластно, по присущим ей законам; страсть же сжигает свой предмет и с ним гаснет сама, то есть сменяется тотчас новым желанием, новой страстью, и обманутый голод разгорается сильнее. Вся жизнь – чередование пламенных вспышек, сулящих блаженство, и мучительных угасаний. Совершенству, разумеется, чужды страсти; о Марии Пушкин говорит: «Невинной деве непонятен язык мучительных страстей», и о гармонической красоте – что в ней «все выше мира и страстей». А Зарема «для страсти рождена», в ее сердце – «порывы пламенных желаний». Таков же Алеко; и нет спасения от страстей, потому что ущербный дух не может не алкать.

      Боже, как играли страсти

      Его послушною душой!

      С каким волнением кипели

      В его измученной груди!

      Давно ль, надолго ль усмирели?

      Оне

13

Речь идет о произведении Данте «Божественная комедия».