Империй. Люструм. Диктатор. Роберт Харрис

от страха:

      – Сенатор, умоляю…

      – Мне надо бы задержать тебя, привезти в Рим в цепях и поставить на свидетельское место посреди форума, перед тысячами глаз, а потом скормить то, что от тебя останется, собакам у Капитолийского храма.

      – С других кораблей, сенатор, – еле слышно пропищал Вибий. – Он брал грузы с кораблей.

      – С каких кораблей? Откуда они прибывали?

      – Из разных мест, сенатор. Из Азии, Сирии, Тира, Александрии.

      – Что же происходило с этими кораблями? Веррес изъял их?

      – Да, сенатор.

      – На каком основании?

      – Сказал, что на них плыли лазутчики.

      – Ах, ну да, конечно! Никто на свете не изловил столько лазутчиков, сколько наш бдительный наместник, – добавил Цицерон, обращаясь ко мне. – А скажи мне, – снова повернулся он к Вибию, – какая участь постигла матросов?

      – Брошены в каменоломни, сенатор.

      – А что произошло с ними там?

      Ответа не последовало.

      Каменоломнями называлась самая ужасная тюрьма в Сицилии, а может, и во всем свете. По крайней мере, лично я не слышал о более страшном месте. Это подземелье длиной в шестьсот и шириной в двести шагов, вырытое глубоко в склоне горного плато под названием Эпиполы, которое возвышается над Сиракузами с севера. Здесь, в этой адской норе, откуда не доносился ни один крик, задыхаясь от жары летом и замерзая зимой, измученные жестокостью своих тюремщиков, унижаемые другими заключенными, страдали и умирали жертвы Верреса.

      За стойкое отвращение ко всему, что связано с военным делом, враги Цицерона нередко упрекали его в трусости, и временами он действительно выказывал брезгливость и малодушие. Но в тот день, я готов в этом поклясться, он проявил мужество и бесстрашие.

      Вернувшись в дом, где мы остановились, Цицерон взял с собой Луция, а молодому Фруги велел продолжать разбираться в свитках, захваченных нами у откупщиков. Затем, вооруженные лишь тростями и предписанием Глабриона, в окружении уже привычной толпы сторонников Цицерона, мы стали подниматься по крутой тропе, ведущей на Эпиполы. Как обычно, весть о приходе Цицерона и о данном ему поручении опередила его: начальник стражи преградил нам путь. Цицерон произнес гневную речь, пригрозил главному стражнику самыми ужасными карами, если он будет чинить нам препятствия, и тот пропустил нас за внешнюю стену. Оказавшись внутри и не обращая внимания на предупреждения о том, что это слишком опасно, Цицерон настоял на том, чтобы самолично осмотреть каменоломни.

      Огромной темнице, выдолбленной в скале по приказу сиракузского тирана Дионисия Старшего, уже перевалило за триста лет. Отперли старую железную дверь, и стражники с горящими факелами в руках ввели нас в длинный темный проход. Блестящие от слизи, изъеденные грибком и заросшие мхом стены, крысиная возня в темных углах, запах смерти и разложения, крики и стоны отчаявшихся душ – все это производило жуткое впечатление. Мне казалось, что мы спускаемся в Аид.

      Вскоре мы подошли к еще одной массивной двери.