В глуби веков. Любовь Воронкова

сел у кормы нашего корабля. А что означает это знамение? Оно означает, что наш флот победит. Я сам, первый, хоть и старик, готов взойти на корабль и сразиться с персами!

      Филота кивал головой, соглашаясь с отцом:

      – Если мы будем бояться поражений из-за того, что наша армия невелика, нам надо уже сейчас возвращаться домой.

      Александр всех выслушал внимательно, зорко вглядываясь в лицо каждого, кто говорил. И более внимательно, чем кого-либо, он выслушал Пармениона. Но чем горячее высказывал свои мысли старый полководец, чем более твердой и властной становилась его речь, тем сильнее хмурились округлые брови Александра.

      На слова Филоты, брошенные с обидной снисходительностью, Александр ничего не сказал, будто не слышал их. А Пармениону ответил:

      – Я не пошлю свой маленький флот сражаться с персидским флотом, который неизмеримо сильнее, – это бессмысленно. Я не хочу, клянусь Зевсом, чтобы отвага и опытность македонян пропали впустую в этой неверной стихии и чтобы варвары видели, как мои воины погибают у них на глазах. Это ошибка, что поражение не нанесет нам урона. Поражение нанесет нам большой урон. Оно унизит славу наших первых побед. Подумайте, как зашумят, как заволнуются народы в Элладе, услышав о нашей неудаче! Нет, морская битва сейчас не ко времени. А что касается божественного знамения, то Парменион истолковал его неправильно. Орел послан богами – это так. Но он сидел на земле, а не на корме. И это знаменует, что мы победим не на море, а на суше. На рассвете начнем штурм Милета. Готовьтесь!

      Парменион выслушал Александра, не скрывая неудовольствия. Маленькие бледно-голубые глаза его, щурясь, глядели в лицо царя, будто стараясь запомнить не только то, что говорит царь, но и проникнуть в его мысли. И когда Александр умолк, приказав готовиться к штурму, Парменион опустил голову, вздохнул и молча вышел из царского шатра. Он шел тяжелым шагом, словно доспехи пригибали его к земле.

      – Ты болен, отец? – Филота, увидев, как понуро идет Парменион, как согнулась его спина, догнал его. – Ты болен?

      Парменион не остановился, не оглянулся.

      – Я не болен, Филота. Наверно, я уже слишком стар.

      Филота, богато одетый, с надменной осанкой, которую он приобрел в последнее время, шел рядом, в ногу с отцом. Это шли два воина, привыкшие к походному строю.

      – Ты не стар, отец. Надень шлем, что ты несешь его в руках? У тебя огромное войско, оно тебе повинуется, оно любит тебя, оно идет за тобой без оглядки. О какой же старости ты говоришь?

      Парменион снова вздохнул:

      – Что-то случилось со мною, Филота. Я перестаю понимать царя. А царь перестает понимать меня. Уже не в первый раз он отвергает мои советы…

      – Он мальчишка! – с гневом и обидой сказал Филота. – Ему бы слушаться опытных и славных своих полководцев, а он…

      – Но почему этот мальчишка умеет видеть и предвидеть, чему я за свою долгую жизнь так и не научился?

      – Ты столько побеждал, отец, при царе Филиппе! Ты столько взял городов!

      – Да. Было. Но вот что я тебе скажу: никогда не говори плохо о царе, потому что он – наш царь.