Вероятно, дьявол. Софья Асташова

меня посреди одинокого острова на асфальте, а сам скрывался в тёмном переулке меж низких домов.

      – Ой, вы куда? – я щедро, как часто прежде, хохочу.

      Возвращается и роскошно извиняется, называя меня, как никогда раньше, по имени-отчеству.

      – Ничего, вы же мальчик, – вычерчиваю носком туфли на асфальте, как на географической карте, территорию распространения верблюдов.

      – А что, девочки не писают?

      Писают ещё как! От страха писают в трусики. Так я его боялась – горячим страхом, от которого моментально становилось холодно и чесалось.

      Другой раз отлучился ответить на назойливый беззвучный звонок.

      – Закрой уши.

      Я, как послушная обезьянка, безропотно подчиняюсь. Телефон красиво ложится в его ладонь, а у тени на асфальте образуется горб. Позвоночник у верблюдов прямой, несмотря на наличие горбов.

      До этого мы не виделись где-то около года, может, чуть меньше или чуть больше. Наши встречи после того летнего вечера на веранде ресторана «Дача» я могла пересчитать по пальцам. Это мало. Но для меня – много. Я так его боялась, что даже одного свидания было для меня много, ведь он и так всё время был у меня в голове. И я никогда ему не врала.

      Конечно, врала, если считать враньём стремление всем своим существом угадать, что он хочет услышать. Я только этим и занималась – угадывала. Сколько воды может выпить верблюд? До 200 литров за раз.

      – Не верю! – глаза вращаются в глазницах, как заведённые. Я слышу движение с высокой башни старых часов.

      – Конечно, правда, ведь прошло совсем немного времени. Год или два.

      Часовой механизм останавливается. Задумывается. Взвешивает время на весах вечности.

      Мы проводили вечер в ресторане «Дача» после ночи на даче. Все началось в ресторане «Дача». Всё закончилось в ресторане «Дача». Как бы закончилось, но не закончилось. Я осталась заядлой дачницей – взращивала сад, который он во мне создал. Сначала сжёг напропалую все сорняки, которые там росли, превратил в золу. А потом совершил чудо – разбросал тут и там фруктовые деревья и дикий пронзительно-кислый виноград. Чёрную смородину и крыжовник. Карликовую вишню и фиолетовый базилик. Тыковку и грецкий орех. Клубнику и малиновый куст. Зрелые ягоды падали с веток и гнили. Плакал грустный жасмин.

      Раз в год мы гуляли по саду, как Данте и Беатриче. Он, как раньше, как многих девушек, отмеченных печатью избранности или попросту попавших под руку, называл меня Мусей, Мусечкой. Упруго тянул:

      – Мусь, ну Мусь, ну что?

      Я мычала в ответ.

      – Удивительно, Соня, каждый раз с тобой я чувствую себя, так сказать, странно…

      – Как в саду?

      – Да! Как взрослый в детском саду.

      – И я себя чувствую, как в детском саду, а вы – взрослый, который меня забирает.

      Забрал он меня не из сада, но из Школы, прямо с занятий. Приходилось прогуливать.

      – Там ничего интересного, какая-то скучная лекция.

      Я заговорщически перемигиваюсь на пороге альма-матер с заинтересованным охранником, носившим замечательное немецкое имя Рудольф и седые курчавые брови.

      Как радостно вывалиться в дождливый полдень и скакать галопом по лужам вокруг Мастера! На мне, по парижской моде, чёрный плащ, подпоясанный красным ремнём, и берет цвета бургундского. Придумываю стишок:

      Mon cher petit рара[2]

      Хочу бургундского вина!

      Mon cher petit рара звонко прихлопывает меня ладонью по голове, как мячик.

      – Соня, не стыди меня!

      Ждём поезд на платформе метро. Сжимаю его руку и незаметно оглядываюсь – нет ли поблизости ещё прогульщиков. В другой руке держу розовый квадратный портфель с тетрадками.

      – Что же ты обо мне думаешь? – тик-так, снова металлический звук точных механизмов.

      – Думаю, что вы – волшебник! А ещё – Мастер, часовщик, а я – механическая кукла, которая вдруг заговорила.

      Смеётся – в это он верит. Сам говорил:

      – Я – волшебник. Превращу тебя в лягушку, если будешь говорить глупости.

      – Я не буду, не буду! – я не буду.

      – Не веришь? А я так уже превратил пару девочек, говоривших глупости, – выпученные глаза заискрились.

      Волшебник. Колдун на сельской свадьбе.

      Я, конечно, верила. Он мог устроить что и похуже. Его сад был заселён лягушками. Мой сад был заселён лягушками. Сколько раз я слышала, как он говорил другим неопытным девочкам то же самое на той же даче: «Превращу тебя в лягушку!» Он всегда говорил одно и то же, а потом забывал, и опять говорил теми же словами, но уже другим людям. Я таяла, подмечая и запоминая его слова. Мне нравилась эта жестокая игра: я – дипломат, миротворец. Утираю слёзы и приказываю молчать малышкам, в первый раз оказавшимся на подмосковном пляже, изначально предназначенном для дипломатической элиты и зарубежных гостей. Кстати, на нём же Светлана Светличная – любимая актриса

2

  Мой дорогой папочка (фр.).