Очарованный странник. Леди Макбет Мценского уезда: роман, повести, рассказы. Николай Лесков

не поеду, если ты так Николая Чудотворца не уважаешь».

      И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, – ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят:

      «Пей водку!»

      Я отвечаю:

      «Я, братцы мои, от нее, с татарвой живучи, совсем отвык».

      «Ну, ничего, – говорят, – здесь своя нацыя, опять привыкнешь: пей!»

      Я налил себе стаканчик и думаю:

      «Ну-ка, господи благослови, за свое возвращение!» – и выпил, а ватажники пристают, добрые ребята.

      «Пей еще! – говорят. – Ишь ты без нее как зачичкался».

      Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно было, что я опять на святой Руси, но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и почти все, кто слушал, заснули, а один из них, ватажный товарищ, говорит мне:

      «А паспорт же у тебя есть?»

      Я говорю:

      «Нет, нема».

      «А если, – говорит, – нема, так тебе здесь будет тюрьма».

      «Ну так я, – говорю, – я от вас не пойду; а у вас небось тут можно жить и без паспорта?»

      А он отвечает:

      «Жить, – говорит, – у нас без паспорта можно, но помирать нельзя».

      Я говорю:

      «Это отчего?»

      «А как же, – говорит, – тебя поп запишет, если ты без паспорта?»

      «Так как же, мол, мне на такой случай быть?»

      «В воду, – говорит, – тебя тогда бросим на рыбное пропитание».

      «Без попа?»

      «Без попа».

      Я, в легком подпитии будучи, ужасно этого испугался и стал плакать и жалиться, а рыбак смеется.

      «Я, – говорит, – над тобою шутил: помирай смело, мы тебя в родную землю зароем».

      Но я уже очень огорчился и говорю:

      «Хороша, мол, шутка. Если вы этак станете надо мною часто шутить, так я и до другой весны не доживу».

      И чуть этот последний товарищ заснул, я поскорее поднялся и пошел прочь, и пришел в Астрахань, заработал на поденщине рубль и с того часу столь усердно запил, что не помню, как очутился в ином городе, и сижу уже я в остроге, а оттуда меня по пересылке в свою губернию послали. Привели меня в наш город, высекли в полиции и в свое имение доставили. Графиня, которая меня за кошкин хвост сечь приказывала, уже померла, а один граф остался, но тоже очень состарился, и богомольный стал, и конскую охоту оставил. Доложили ему, что я пришел, он меня вспомнил и велел меня еще раз дома высечь и чтобы я к батюшке, к отцу Илье, на дух шел. Ну, высекли меня по-старинному, в разрядной избе, и я прихожу к отцу Илье, а он стал меня исповедовать и на три года не разрешает