По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья. Николай Лугинов

попросить о чем-то, но так и не смог сказать, промолчал, потому что Игидей с самого начала повернул разговор в другое русло.

      А о чем же мог Хан попросить его, что хотел поручить?

      Денег? Не может быть.

      Черт дернул его перебить Хана.

      Вот с такими неспокойными мыслями Игидей тронулся в сторону Селенги – выбирать себе земельный надел.

      Поселился по соседству со стариком Соргон-Сура. Оказалось, старик хорошо знал отца Игидея – Оргой-тойона, воевавшего с чжурчженами во времена Джесегей-батыра. А когда стали разбираться, и вовсе вышли родичами, чему Соргон-Сура несказанно обрадовался.

      А Игидей рано, еще в детстве, покинувший родину, просто души не чаял в старике: тот был первым на его жизненном пути человеком, близко знавшим, хорошо помнившим отца!

      – Тогда мы все: я, Джесегей и твой отец – были подростками примерно одного возраста, – начал свой рассказ Соргон-Сура, поглаживая лысую голову. – Или им на роду так было написано, или Высокие Божества так хотели, но они еще тогда все бредили битвами, рвались в бой. А я же, наоборот, очень боялся этого. Тянулся к простой, черной работе. Не знаю, чья жизнь была краше или правильнее, но теперь и косточки их, наверное, уже сгнили, а я вот дожил до восьмидесяти. Хоть и одряхлел, а все же вон, ковыляю, копчу небо, хотя не знаю, зачем.

      Старик тяжко вздохнул, глаза его наполнились слезами. Он вспоминал о своем сыне Чимбае, в юности добившемся чина мегеней-тойона и погибшего, как и многие доблестные воины, в самом зените славы.

      – И два моих сына с самого детства росли совершенно разными. Старший, Чилайин, пошел по моим стопам, так же предпочитал возиться со скотом, лошадьми, а младшенький, Чимбай, как только появилось разуменье, стал стремиться сначала на охоту, после на войну. Так распорядилась судьба. Старший – жив, дал потомство. А вот жизнь моего любимого младшенького сынка оказалась очень короткой…

      – Война – занятие жестокое.

      – Так-то оно так, но человек, для которого война – дело жизни, работа, не только не страшится, не боится этого, но даже скучает без войны, не может без нее. Как я старался приучить своего Чимбая к спокойной человеческой жизни, к работе, к скоту! Смотришь: вроде и работает наравне с братом, ни в чем не отстает, а такая тоска в глазах! Не человек рядом, а одно обличье. Человек с жаждой подвига в крови в мирной жизни хиреет. А только забил накар, загудели трубы войны, Чимбай – как переродился! В глазах – огонь, в каждом движении – сила! Такой человек не может усидеть на одном месте, постоянно рвется в дорогу. Все лишения походной жизни, все тяготы дорог ему нипочем. Разве можно удерживать такого человека? Вздохнешь невесело, да и отпускаешь сына, пусть живет, думаешь, как ему хочется, как душе его угодно, хотя идет на смерть.

      – Судьбу не переменишь.

      – Это так. Но и мысль не запрешь. До чего только ни додумаешься: если б я так сделал, а что, если б так поступил. Все время мучаешься, что мог еще что-то предпринять, что-то изменить… – Старик помолчал какое-то время, потом продолжил: –