Покаяние. Элоиса Диас

минут тридцать-сорок. И это если он немедля выехал из своей конторы. А теперь настоящий вопрос. – Альсада крепче стиснул руку консьержа. – Ты в курсе, сколько пальцев я переломал за свою жизнь?

      Тот попытался высвободиться – но тщетно. Вытянул вздувшуюся шею из форменного воротничка и сделал несколько шумных вдохов.

      – Я к чему клоню-то? Ты ведь уже в допросных бывал, правда? И знаешь, что в них происходит, – тем временем продолжал инспектор. – Но мы не шибко любим, когда ситуация выходит из-под контроля. Для нас это чревато неприятностями. «Демократия», понимаешь. Поэтому приходится соблюдать приличия. Вот почему в какой-то момент мой начальник запретил мне приходить в эти камеры. Представляешь? – Альсада широко улыбнулся. – Но сегодня тебе повезло: он слишком занят, раздает указания отрядам, которые сдерживают беспорядки, – протестующие ведь уже на подходе к Каса-Росада. Он понятия не имеет, что творится в этих стенах. Так что пожалуйста, – Альсада прочистил горло, – не трать мое время понапрасну. Не хочу думать, будто ты нарочно меня раззадориваешь. А не то решу еще, что ты напрашиваешься в комнатку с раковиной… Ты же в курсе, чего я хочу. Возьми ручку и пиши все, что придет в голову.

      Консьерж посмотрел на ручку, лежащую на исцарапанной столешнице, а потом на свою левую кисть, побелевшую в пальцах Альсады.

      – Я левша, – слабо запротестовал он.

      – Знаю, – ответил инспектор, выпустил его руку и сел на свой стул. Он не стал объяснять, что люди в большинстве своем кладут вещи поближе к ведущей руке. Стакан воды, принесенный Эстратико, все же пригодился.

      Консьерж торопливо схватил ручку и начал писать. То-то же. Альсада подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Три буквы и три цифры. Номер машины.

      – Это все?

      Мужчина кивнул.

      – Машина приезжала к дому не впервые, так ведь?

      Он снова кивнул.

      – И разумеется, вчера вечером, скажем после ужина, ты ничего особенного не видел, да? Никто не входил, не выходил?

      – Ничего необычного, сеньор.

      Альсада не решился спросить, что же считается обычным в элитной многоэтажке.

      – Что ж, чудесно. А теперь выметайся отсюда. – Инспектор поймал себя на том, что прикидывает возможное будущее консьержа. С крысами всегда одна и та же история. По своему опыту он знал, что стукачи открывают рот лишь потому, что считают себя умнее подельников. Думают, будто смогут уйти живыми. Исключений тут не бывает. – Может, и нет нужды это говорить, но я скажу. Не дожидайся адвоката. Из отдела иди домой. Прямиком. Не заходя в кафе или к кому-нибудь в гости. Никому не рассказывай о своих планах. Собери вещи и отправляйся в приятный долгий отпуск. Уверен, у тебя найдется какой-нибудь двоюродный братец где-нибудь подальше от города, у которого можно будет залечь на дно, пока суд да дело.

      – Да, сеньор. У меня родня в Ресистенсии, – подтвердил присмиревший консьерж.

      Эль-Чако. Так и знал.

      Альсада поднялся, скрежетнув стулом по бетонному полу, и вышел