Втайне от мечты. Книга 1. Ирина (Не Ваниль) Яничевская

вытолкала на середину, больно дёрнув за волосы, оставив без призрачной защиты и возможности спрятаться. Но и прятаться некуда.

      – Антипова, у тебя всё в порядке? – Ты же заметила! Ты же всё поняла! Уходи, просто уходи и не возвращайся! Пожалуйста! Молю! – Откуда синяки?

      – Упала. – Говорю тихо, почти равнодушно, совершенно не поднимая головы. Я же вру! И она видит это. На секунду затеплилась надежда, что всё обойдётся. Но ответ засчитан. Самый строгий учитель в школе приняла мои слова легко и просто, будто не заметив свежие отметины на теле. Не захотела заметить.

      Последний гвоздь в крышку:

      – Ваша дочь вчера хамила на уроке, покинула кабинет без разрешения и неуважительно отнеслась к учителю. Я настаиваю, чтобы вы приняли меры.

      Она произнесла это спокойно, глядя прямо в лицо матери. Не на меня. Нет. Видимо для того, чтобы не испытывать угрызений совести. Если этот придаток к душе человека ещё сохранился в женщине.

      – О, уважаемая, я поговорю с дочерью. Она навсегда запомнит урок. – Многообещающая, безумная, садистская.

      Давно перестала задаваться вопросом: почему она это делает. Почему раз за разом получает удовольствие, доставляя мне боль? Я никогда не получала ласки и нежности. Не было любви. Только ненависть. И если бы это чувство распространялось на всех, было намного проще. Смирилась бы.

      Но тем страшнее смотреть, как мама обнимает и целует Дениса. Как она смотрит на него! Как на величайшее сокровище в мире! Ему, моему брату, можно всё. Но почему? Почему? Почему? Разве я хуже? Я хотела быть хорошей дочерью. Думала, когда-то очень давно, что мама не любит меня только потому, что я не слушаюсь и раскидываю игрушки. Старалась, но каждый раз натыкалась на глухую стену с шипами и копьями.

      В детстве от всего оберегала бабушка.  Она, как буфер, смягчала жестокость. Она играла, объясняла, рассказывала, учила. Для неё забитая недолюбленная девочка была лучшей, самой лучшей. С бабушкой я была свободна.

      Но детство закончилось в один миг, когда мне было одиннадцать лет.

      И вот, спустя четыре года, со свежими синяками и ссадинами настояла напротив человека, обязанного быть надеждой и опорой, и ждала очередной порции ненависти, которой просто не заслужила. Подобралась, сжалась.

      – Не смей, слышишь, не смей меня трогать! Тебе мало было вчерашнего? Ты уже наказала меня. Хватит! – Но мать не слышала. Она сделала шаг вперёд, протянула ладонь и не глядя достала потрёпанный ремень с широкой бляхой. Слишком хорошо мне знакомый предмет этого дома. – Только попробуй, и я, клянусь, сделаю всё, чтобы ты пожалела об этом!

      Пустая угроза, которую мне не осуществить. И она знала это. Замахнулась.

      – И что ты сделаешь? Пожалуешься своей добренькой учительнице? Не посмеешь! – Удар! Больно обожгло плечо. Не успела увернуться. Замах!

      Перехватываю налету. Не ожидала от себя. Удивлённо смотрю на кулак, с зажатым в нём ненавистной полоской кожи. Мы вместе смотрим. Кожа горит огнём, напоминая о произошедшем.

      – Отдай, – шипит мать и дёргает на себя. – Отдай, а то хуже будет!

      Но