Дочь Ивана, мать Ивана. Валентин Распутин

Хуже, страшнее того, что услышала она, быть уже не могло. Но и все остальное было не многим лучше.

      Около полуночи кавказцы оставили тесный притон в общежитии. Своих девушек они вели под руку. По теплой погоде и только-только смеркшемуся дню на улицах было почти людно, по большей части молодым, не чурающимся приключений народом. Трамвай долго не подходил, и на остановке то в одной группе, то в другой вспыхивал крик. Подруга Лида не обманула, что здесь она и оставила Светку с ее кавказцем, уехала домой, но она знала, куда везет Светку кавказец. Тот не скрывал, что его постой находится недалеко от рынка, за травматологическим институтом, в деревянном доме. Туда он и подругу Лиду с Эдиком тянул, размахивая руками и быстро лопоча что-то на своем языке, когда обращался к Эдику. Но тот был испуган происшедшим в общежитии и торопился сбежать подальше от своего родственника, который, конечно, братом ему не был, даже и двоюродным, но все они, выходцы из горного края, на стороне считали себя братьями.

      – Ты могла от него сбежать? – спрашивал Цоколь.

      Светка попыталась задним умом понять, могла ли, но и теперь по ее телу прошел испуг.

      – Я боялась.

      – Но ты могла, если бы не боялась?

      – Я не знаю. Я боялась. Я на остановке хотела, но он предупредил, что догонит и зарежет. Там много кричали… если бы я закричала, никто не помог бы…

      – А где он грозился зарезать – на трамвайной остановке?

      – И там тоже, и потом в деревянном доме.

      Там он заставил ее выпить стакан водки. Расцепил зубы, зажав поднятую вверх лицом голову, как кочан капусты, и влил водку до последней капли. Молодая бурятка, хозяйка квартиры, и друг ее, еще один кавказец, высокий, с оспяным, чешуйчатым лицом и тяжелыми, в глубоких впадинах, глазами, смотрели, как дергается, захлебывается и обвисает в судороге юная пленница, с любопытством. Чего не происходит, когда гулянка, как гармошка, разыгралась так, что не унять, каких только красавиц не нахлещет сюда ее переборами! Домишко был маленький, в одну комнату с отгороженной кухней, посреди комнаты стоял стол, вытянутый к окну, а по обе стороны от стола к стенам прижимались две старые деревянные кровати, застеленные суконными солдатскими одеялами. Стол отодвинули, откуда-то загремела музыка, и он, этот Эльдар, заставлял Светку плясать по-ихнему, по-кавказски. Она не умела, и он с кровати, изгибаясь телом и выбрасывая ноги, пинал ее в такт дикой музыке.

      – Неужели ни одного ласкового слова он не сказал тебе? – вздохнул следователь, наглаживая левой, свободной, рукой лысину. – Неужели все таким зверем?

      Светка припоминала:

      – Не знаю, может, у них это ласковые… «Ты меня любишь?» – спрашивает. Я говорю: «Нет». Он ударит: «Любишь меня?» – «Люблю». – «Родишь мне сына?» – «Нет». Бьет. Говорю: «Рожу». – «Любишь меня?» – «Люблю».

      Тамара Ивановна выдержала все. Только жалкий какой-то голос – есть, оказывается, в человеке самоговорящий голос, не мысленный, не угадывающийся, а совершенно самостоятельный, –