Диктатор. Сергей Снегов

до визга. Он взметнулся мощным нескладным телом над изящным красавцем Гонсалесом, но того не смутили негодующие призывы к милосердию. Тогда Пустовойт сделал в блокноте быстрые подсчеты и объявил, что прилив рабочей силы в лагеря, конечно, облегчит производимые там грубые работы. Но для их охраны придется либо снять с фронта около десяти дивизий, либо закрыть два десятка заводов, либо прекратить эффективную борьбу с внутренним бандитизмом. Гонсалес был сражен наповал.

      Гамов вскоре закончил свою беседу с лидером оптиматов. Я забыл сказать, что к полуциркульному залу примыкали еще несколько комнат: личные помещения диктатора. Там Гамов жил и принимал избранных для особых бесед. Одна из комнат прослыла «исповедальней» – по характеру совершавшихся там разговоров.

      Из «исповедальни» вышел взъерошенный Константин Фагуста, а за ним Гамов. О Фагусте должен поговорить подробнее, в финале блистательной карьеры Гамова этот человек определял, жить ли диктатору или умереть. Я знаю, что начинаю рассказы о тех, кто окружал Гамова, с описания их внешности, однако и сейчас должен прибегнуть к этому трафарету. Удивительно, но все эти люди, кроме самого Гамова да, пожалуй, меня, резко выделялись незаурядным обликом, а Фагуста – всех больше. Он был массивен, как Пустовойт, ангелоликостью вряд ли уступал Гонсалесу, а на его умеренных габаритов голове красовалось аистиное гнездо (из волос, разумеется, а не из прутьев). Эти волосы не лежали, а возвышались, и не просто возвышались, а шевелились, вздыбливаясь и опадая. Казалось, они живут своей самостоятельной жизнью. К тому же они были неправдоподобно черными. Вообще все в Константине Фагусте было черным: и глаза, и темной кожи лицо, и даже костюмы – он ходил в вечном трауре, более приличествовавшем пророку гибели Аркадию Гонсалесу, чем лидеру оптиматов. Гонсалес, между прочим, носил и светло-салатовую рубашку, и зеленоватые или синеватые костюмы – вопиющее противоречие с его новой должностью!

      Как-то после спора, во время которого аистиное гнездо на голове Фагусты особенно вздыбилось, я поинтересовался, не носит ли он в кармане батареек, производящих в нужный момент электростатическое распушивание волос. Он ответил, что электробатарейки у него есть, но они вмонтированы в сердце и заряжены потенциалом возмущения при виде наших глупостей. Пришлось примириться с таким не совсем научным ответом.

      Фагуста пошел к свободному стулу, но увидел, что рядом сидит Пимен Георгиу, и повернул в противоположную сторону. Оба эти человека, оптимат Фагуста и максималист Георгиу, люто враждовали. Готлиб Бар острил: «Они друг другу – враги. И ненависть их сильней, чем любовь, они живут этой ненавистью. И если один умрет, то и второй зачахнет, ибо исчезнет ненависть, двигатель их жизни».

      – Информирую о нашей договоренности с господином Фагустой, – заговорил Гамов. – Он пожелал издавать газету «Трибуна», в свое время запрещенную Маруцзяном. И пообещал, что если я разрешу его газету, то быстро раскаюсь, ибо она не поскупится