Роман с абьюзом, или Не называйте это любовью. Паулина Александровна Золотинская

месяца. В московскую тюрьму ходил только Вадим. Роман гордо сказал: «Полина не должна меня здесь видеть. Ни к чему». Мы выиграли очередной суд, который подтвердил отсутствие доказательств ОПГ, прокуратура просто тянула время и добилась отправки Романа в колонию из «Матросской тишины». Один из адвокатов, преданный Давид, поехал вслед за ним, чтобы уже на месте подавать на досрочное освобождение. Адвокат звонил мне каждый день и докладывал обстановку.

      Тем временем я съехала с нашей квартиры, отвезла все вещи Романа к его матери, сократила персонал в фирме, оставив только самые ключевые позиции, закрывала по возможности все дела, которые он по своей беспечности и самонадеянности наштамповал, поддерживала его мать (светлого и очень доброго человека, которого я искренне любила).

      Я ждала даты суда по досрочному освобождению, перевезла свои вещи и собаку к своей матери, планировала, чем займусь, как только все моменты будут улажены.

      Но все было бы слишком просто, если бы закончилось так.

      Утром звонок, смотрю Давид. Время – 8 утра.

      – Алло, Давид, я еще глаза не открыла.

      – Полина, Роман в карцере. Я не знаю, что произошло, но теперь об условно-досрочном не может идти и речи. Я его тут не представляю совсем. Мне кажется, здесь даже птицы не летают.

      – Вы, как всегда, очень образно мыслите, а если не уходить в драму, какие перспективы?

      – Единственное свидание в ближайшие три месяца возможно завтра. Дальше не понятно. Я останусь в канцелярии посмотреть бумаги. Вы приедете?

      – Да.

      И я дала отбой.

      На следующий день Вадим отвез меня в Ярославль. Вокруг все такое серое, первый снег, на дворе уже заканчивался октябрь. Обшарпанное здание проходной, высокие стены с колючей проволокой. Десять утра, время свиданий. Скромная очередь на заполнение заявлений, которое Давид уже подал за меня, Вадим ушел оформлять передачу.

      Вот это у меня карьера, думаю я. Из Парижа в Ярославль.

      Нас заводят в комнату, где сидят еще надзиратели. За мутными стеклами уже сидят заключенные. Ты проходишь и садишься напротив своего абонента. Старые телефоны, такие же серые, как и стены. Люди в серой робе, с белыми нашивками фамилии на груди.

      Я с трудом узнала его. Побритый налысо, осунувшийся и бледный, он сидел, опустив голову. Ждал Давида. Когда он увидел меня, он закрыл лицо руками, а когда убрал их – по щекам текли ручьями слезы. Он взял трубку и не смог сказать ни слова.

      Так мы и сидели, я с трубкой у уха, а он зажимал ее в руках и закрывал рот, чтобы не рыдать. Прошло минут 15. Жестом я показала, чтобы он поднес трубку к уху:

      – Давай, я буду говорить, а ты слушай, приходи в себя и успокаивайся. Нам надо решить вопросы по компании, по офису, сотрудникам, долгам.

      – Прости меня. Я так нас подвел. И…– он запнулся, – я был уверен, что ты после этого меня бросишь. И вот ты тут… – и он снова заплакал.

      Я смотрела на него, и мне было его искренне жаль. И было очень грустно, что вся наша история закончилась