Падая легкою тьмой. Сергей Динамов

техникой сидят. Дозор с барбосом. Река. Снесет метров на пятьдесят – семьдесят. Ну, раз грузовой, два. Но не постоянно же, да еще и чуть ли не взвод. Какие бы олухи ни сторожили, какие бы навороченные ни лезли. Должны, просто обязаны были вляпаться.

      – Да, профессор, голова отвалилась вместе с больным зубом.

      – Тебе, Миша, все бы дурачиться. Спал бы лучше. Лаптев, наверно, весь ПББС[8] слюной залил. Присоединяйся.

      – Ты, Женя, все очень близко к сердцу принимаешь. Покоя себе не находишь. Всюду лезешь, все тебе интересно, обо всем узнать хочется. Да охолони ты, ради Бога. Пусть у Агашина голова болит. Наше – то дело маленькое. Перевалим мы этих грузовых вместе со встречей. Кто – то, глядишь, не щелкнет. Вылечат его и растрясут в конторе по полной программе. Вот и все. Чего себе голову забивать? Ты уже свой свинец имеешь и никак успокоиться не можешь.

      – Тут ты, Миша, конечно, прав. Успокоился – и дырявь мясо под шум винтов. Сеть грузовая? Да и шут с ней. Я свое дело сделал. Вот вам жмуров вагон. А с этих жмуров сколько стрясти можно было бы? Чтобы в следующий раз мы с тобой знали точно, где, когда и сколько. Чтобы такие ночи, как эта, к минимуму свести. На звук на охоте палить запрещено – не мне тебя учить. А у нас сегодня так и получится. Ни хрена ж неизвестно. Ты б видел, что эта агентура насообщала. Агентурное донесение! Сидит в торгпредстве шарага, как ты говоришь, волосатенная. И из затрапезной прессы секретную информуть рожают. А один, лысый, пашет как проклятый. И он же, бедолага, всегда и во всем виноват. Кого-то обхаживать, покупать, где – то у черта на рогах тайник снимать. Вот тебе и прокол. Новый бедолага приезжает – и все сначала. Бардак же сплошной, во всем и везде.

      – Сдаюсь… Прохладно, однако. И темени навалило. Пора запускать чудо голландской оптики. Сам – то, может, поспишь? Шестой час сидим.

      – Потом отосплюсь. Миша, верх сектора тоже захватывай. Не нравится мне эта канитель что-то.

      – Да ты чего? Что они, призраки? По воздуху перелетят? Тут сто метров с гаком.

      – Это, Миша, приказ. А приказы мы с тобой обсуждать не будем. Наобсуждались уже.

      Невесомая мантия ночи плавно опускается на горы, нежным прикосновением скользит по черствой, жаром напоенной обнаженности камня, в забвении распахнувшего объятия и внимающего ласковой сладострастной неге, жертвуя частицами переполнившего дневного тепла. Ночь принимает, в лукавой немощи своей безропотно преклоняясь перед дарующим. Не разумея, сильный камень полон решимости согреть, защитить небесную божественность. Слабые же, юные побеги смущенного благодарения неспешно всходят мольбой, в которой зреет легкая настойчивость, едва уловимая, вдруг довлеет – и вот уже пышным цветом полыхает буйная алчущая жадность. В последней жертвенной оторопи ускользает душа – камень мертв, но обуявшее безрассудство не позволило осознать похотливой ненасытности очаровательного дитя тьмы. Гениальной мудрости столь нежного и беззащитного создания постичь ему не дано.

      Горы

8

Прибор для бесшумной беспламенной стрельбы.