«Однодум» и другие рассказы. Николай Лесков

очень понравился, но, верно, своего пути не обежишь, и надо было другому призванию следовать.

      – А вы что же почитаете своим призванием?

      – А не знаю, право, как вам сказать… Я ведь много что происходил, мне довелось быть-с и на конях, и под конями, и в плену был, и воевал, и сам людей бил, и меня увечили, так что, может быть, не всякий бы вынес.

      – А когда же вы в монастырь пошли?

      – Это недавно-с, всего несколько лет после всей прошедшей моей жизни.

      – И тоже призвание к этому почувствовали?

      – М… н… н… не знаю, как это объяснить… впрочем, надо полагать, что имел-с.

      – Почему же вы это так… как будто не наверное говорите?

      – Да потому, что как же наверное сказать, когда я всей моей обширной протекшей жизненности даже обнять не могу?

      – Это отчего?

      – Оттого-с, что я многое даже не своею волею делал.

      – А чьею же?

      – По родительскому обещанию.

      – И что же такое с вами происходило по родительскому обещанию?

      – Всю жизнь свою я погибал, и никак не мог погибнуть.

      – Будто так?

      – Именно так-с.

      – Расскажите же нам, пожалуйста, вашу жизнь.

      – Отчего же, что вспомню, то, извольте, могу рассказать, но только я иначе не могу-с, как с самого первоначала.

      – Сделайте одолжение. Это тем интереснее будет.

      – Ну уж не знаю-с, будет ли это сколько-нибудь интересно, а извольте слушать.

      Глава вторая

      Бывший конэсер Иван Северьяныч, господин Флягин, начал свою повесть так:

      – Я родился в крепостном звании и происхожу из дворовых людей графа К. из Орловской губернии. Теперь эти имения при молодых господах расплылись, но при старом графе были очень значительные. В селе Г., где сам граф изволил жить, был огромный, великий домина, флигеля для приезду, театр, особая кегельная галерея, псарня, живые медведи на столбу сидели, сады, свои певчие концерты пели, свои актеры всякие сцены представляли; были свои ткацкие, и всякие свои мастерства содержались; но более всего обращалось внимания на конный завод. Ко всякому делу были приставлены особые люди, но конюшенная часть была еще в особом внимании, и все равно как в военной службе от солдата в прежние времена кантонист происходил, чтобы сражаться, так и у нас от кучера шел кучеренок, чтобы ездить, от конюха – конюшонок, чтобы за лошадьми ходить, а от кормового мужика – кормовик, чтобы с гумна на ворки корм возить. Мой родитель был кучер Северьян, и хотя приходился он не из самых первых кучеров, потому что у нас их было большое множество, но, однако, он шестериком правил, и в царский проезд один раз в седьмом номере был, и старинною синею ассигнациею жалован. От родительницы своей я в самом юном сиротстве остался и ее не помню, потому как я был у нее молитвенный сын, значит, она, долго детей не имея, меня себе у Бога все выпрашивала и как выпросила, так сейчас же, меня породивши, и умерла, оттого что я произошел на свет с необыкновенною большою головою, так что меня поэтому и звали не Иван Флягин, а просто Голован. Живучи при отце на кучерском дворе,