Исповедь женщины. В. И. Немирович-Данченко

или после Островитинова». У него была при этом препротивная манера, говоря, щупать себе нос, точно он опасался за него, как бы тот не слетел, не унесся в пространство. И как он выбалтывал все! Я могу сравнить это только с одним. В бессонную ночь, после дождя, лежишь и слушаешь, как с крыши на железный лист подоконника падает капля за каплей. Медленно, правильно… кап… кап… кап… Сначала относишься равнодушно, потом нервы начинают шалить – кап… кап… кап… уже ждешь и считаешь. Еще несколько погодя, делается какое-то тоскливое состояние духа, с каждой каплей все усиливающееся; наконец вам кажется, что эти капли падают на вас самих, на ваш мозг, пронизывают вас насквозь! Закутываешься с головою в одеяло, кладешь ее под подушку, но и тут все чудится это кап… кап… кап… Наконец вскакиваешь, как безумная, и уходишь в другую комнату, чтобы не слышать этого. Островитинов «капал» таким образом целый вечер. Излагал медленно, скучно, выжимая слово за словом, капая всю теорию своих бактерий патриотизма; самодовольно и благосклонно намекнул, глядя в мою сторону, что ему тоже не чужды, при всех его занятиях, бактерии любви, и, наконец, попросил себе, как в трактире, бифштекс.

      – Я, знаете, всегда привык в это время… С полубутылкой красного вина.

      Тетя смотрела на него во все глаза. Ему подали бифштекс. Он как-то особенно быстро съел его, затем снял хлебом весь соус с тарелки, проглотил хлеб и, окончив это занятие, поморгал на свечи и на лампу, полез в один карман, потом – в другой и вдруг поразил нас вопросом:

      – А нет ли у вас носового платка? Я свой забыл дома.

      – Ученые все рассеяны! – извинился за него «либр-пансёр», все время восторженно смотревший ему в рот, точно оттуда должна была вылететь какая-нибудь необыкновенная птица и произнести нечто особенно великолепное.

      Рассказав нам затем план будущих своих работ, он вдруг встал и начал прощаться.

      – Пожалуйста, заходите! – пригласила его тетя из вежливости.

      – Да, пожалуй, я к вам зайду; вы, знаете, мне понравилось. Я люблю простых русских людей, но я все время за работой. Единственный свободный у меня час – это шесть, когда я обедаю, так что если вы пригласите меня обедать – я могу… Вы меня простите, я ведь по нашему доброму русскому обычаю.

      – Бактерия патриотизма? – я угодливым смехом пошутил «либр-пансёр».

      – Да, что хотите… Я все-таки русский человек.

      «Либр-пансёр» пошел его провожать на лестницу сам, не допустив до этого горничную, подал ему пальто и калоши, обвязал ему шею гарусным шарфом (чудо микроскопии страшно боялось насморка!) и вернулся, точно с Синая, сияющий и ополоумевший от экстаза.

      – Вот человек! Какая оригинальность, самобытность… И заметили, что он уже дошел до той степени, когда перестают стесняться? Он знает свою силу и значение и не намерен поступаться своими желаниями и привычками ради глупых церемоний. Он отбросил от себя все… Вы понимаете? Он один велик, а окружающее все мелко. Он снисходит к нему. О,