За горизонтом. Две повести. Татьяна Ильдимирова

и без шапки.

      В кармане пискнул телефон, это Дима прислал первое сообщение. По утрам они всегда обменивались смешными картинками или роликами с «Ютюба». Сегодня он скинул большого кота, спящего на батарее.

      На втором уроке пошел нешуточный снег, сразу, без разминки. Он валился щедро, здоровенными, с виду теплыми хлопьями, и в классе стало по-особенному светло.

      – Смотри. – Лиза толкнула Дашу в бок.

      Юрка по фамилии Пашот забрался с ногами на подоконник, сдвинув в сторону цветы, и продолжал слушать историка, разглядывая снегопад через свернутую трубочкой тетрадь. Потом он приоткрыл окно, зачерпнул с карниза горсть снега и, спрыгнув на свое место, затолкал его за шиворот соседу Саньку. Тот молча и невозмутимо продолжал строчить в тетради.

      – Ты что, вообще ничего не пишешь?

      Даша взглянула на дважды подчеркнутое слово «Реформы» на пустом листе и ответила Лизе:

      – Ручка сдохла.

      – Возьми мою.

      – Да ну, это все в учебнике есть, – сказала Даша и опустила голову на руки.

      В классе стоял обычный негромкий гул, который звался тишиной и порядком. В нем сплетались безразличный голос учителя, скрип стульев, легкое потрескивание ламп, шаги в коридоре, шелест тетрадей и едва слышная мелодия – кто-то играл в телефоне. По полу между ногами учителя бегал огонек лазерной указки. Павел Олегович продолжал невозмутимо диктовать тем, кому это надо.

      – Зима, – вполголоса сказали сзади.

      – Пойдем лепить снеговика!

      – Ты чего, маленький?

      – Слышь, а давай из Ванюшина лепить снеговика!

      Даша посмотрела на Санька – он сидел ссутулясь, продолжая записывать за учителем, словно говорили не о нем.

      – Еще десять минут, – вздохнула Лиза.

      Даша проверила телефон: ни одного сообщения. Ей показалось, что если она просидит в классе еще хотя бы две минуты, то вскочит на ноги и завопит во все горло. Павел Олегович продолжал монотонно читать книгу о том, что было давно и неправда. А даже если и правда, все равно – о том, что никак не могло касаться ее, живой Даши, о том, что было не нужно ей вот ни на чуточку, и раньше тоже, а сейчас – тем более. И это был только второй из пяти сегодняшних уроков.

      Следом была литература, где Дашу неожиданно похвалили за сочинение, хотя она даже не старалась и написала первое, что в голову пришло. Это тоже было неважно. Здесь, в школе, вообще не могло случиться ничего важного и не было ничего, похожего на настоящую жизнь. Зато Дима написал, что встретит ее после уроков. Каждая минута казалась длиннее предыдущей, болела натертая нога, доска была едко-зеленой, писатели с портретов смотрели с ехидцей и осуждением, особенно Некрасов: доля ты, горькая долюшка женская, вряд ли труднее сыскать. От Иры, сидящей спереди, оглушительно разило духами. У мамы тоже были такие духи, прежде Даше казалось, что они пахнут приятно, и Даша иногда брызгала ими на себя. Больше никогда!

      Анна Ивановна ходила