Милость к падшим. Алексей Солоницын

на улицу Канопик, а потом и Сома, которые отличались от остальных величавыми колоннами и вели к мавзолею Александра Македонского. Он не понимал, почему шел сюда.

      И вот оказался на Дворцовой площади, окруженной торговыми рядами, в Брухейоне.

      Странный ветер трепал его кудри на голове крепкой лепки. Пальмы, росшие вдоль площади, слева и справа, стояли неподвижно. Их роскошные кроны, похожие на головные уборы восточных красавиц, тоже были неподвижны.

      А между тем Наклетос явно ощущал ветер, налетевший на него. В мыслях, мелькавших в голове, он снова увидел красавицу Алоли, танцовщицу. Пальмовая крона как раз и напомнила ее танцевальный головной убор.

      Алоли он посещал в доме блудниц, и мысль о том, что она отдавалась монаху, была для него особенно ненавистна. Но ведь Виталий был у нее, в этом не осталось никаких сомнений! Теперь понятно, что именно из-за речей монаха она не согласилась быть с ним!

      Пальмы не качали кронами из стороны в сторону, а между тем ветер так усилил свой порыв, что Наклетос остановился, закрыв лицо руками.

      Как будто песок, принесенный из пустыни, полоснул по глазам.

      Как будто кудри его начали отрываться от головы и встали дыбом.

      И будто кто-то скользкий, мерзкий проник сквозь тунику и вцепился в грудь.

      Чтобы отодрать от себя мерзкое существо, он стал рвать на себе тунику. Но мерзость еще сильнее вцепилась в него.

      Пролезла сквозь грудную клетку и стала пожирать внутренности.

      И даже сладострастно чавкала.

      Наклетос дико заорал.

      Решил, что если с разбега удариться о ствол пальмы, то убьет мерзость.

      Так и сделал, быстро побежав к деревьям.

      От сильного удара ему стало еще хуже, и он закричал громче.

      Тогда он стал кататься по булыжникам, которыми вымощена улица, ударяясь о колоннады и подбираясь ближе к торговым рядам, уже вопя безостановочно.

      К нему сбегался народ.

      Один из окруживших беснующегося Наклетоса узнал его. Крепко обхватив, попытался привести в чувство.

      Тщетно.

      Нашли товарища Наклетоса, который шел от дворца, где располагалась префектура.

      – Наклетос! Наклетос! – прокричал человек, знакомый ему, прямо в лицо. – Что с тобой? Очнись!

      И тряс его, и дергал за кудри, качая голову из стороны в сторону.

      Глаза дискобола на минуту стали осмысленными.

      Пена перестала течь изо рта.

      – А? Где я?

      – Тебя кто-то преследовал? Кто, скажи!

      В глазах, только что выражавших растерянность, появилась решимость узнать, что же произошло.

      – Нет… Как болит ухо… Алоли…

      – Тебя кто-то ударил? Скажи, кто?

      Народ всё прибывал, спрашивая друг у друга, что произошло.

      – Повалил мою лавку! – громко сказал один.

      – Бросался моими рыбами! – крикнул другой.

      – И камнями!

      Сознание Наклетоса исчезло так же внезапно, как и появилось.

      Он снова дико закричал.

      Потом завыл.

      Его связали, уложили на носилки