Земля обетованная. Влад Шустов

в памяти. С ним что-то происходило. Он начинал чувствовать, как в его груди как будто что-то оживало, некий жар словно воспламенялся внутри него. И в следующей рукописи как раз и говорилось о существе внутреннего огненного шара. О том, как его нужно создавать, как его лепить из материи Божественной полноты и чистого света, преобразовывая во внутреннее солнце, которому могло быть подвластно все. В сущности, Моисей был еще очень молод. На момент чтения этих текстов он оставался всего лишь повзрослевшим подростком, юношей. Моисею было всего пятнадцать лет, но сложные, наполненные умозрительными построениями и выкладками тексты не были для него в новинку. Его отец Эхнатон приносил для своего пасынка из древних библиотек множество книг и рукописей с очень сложным философским смыслом, что Моисея никогда не пугало. Напротив, ему нравились подобные писания. Они всегда служили поводом для глубоких размышлений, а некоторые из них еще и раздвигали горизонт его восприятия. Поэтому рукописи Адама не стали для Моисея камнем преткновения. Моисей всего лишь отнесся к ним со всей серьезностью и жаром жаждущего знаний и понимания мира юнца, сделал несколько заметок, перевернул лист папируса и продолжил чтение.

      Взаимосвязь с субстанцией жизни – вот что было самым главным на тех страницах, которые продолжал разбирать Моисей. Со всем тщанием Моисей внимал каждому штриху древнего труда. Ни одна точка, ни одна буквица не оставались без его внимания. Закончив очередную страницу рукописи, он вдруг поймал себя на ощущении, что знает все. Нет, не все он до конца понимал, но ощущение, что знание уже в нем, поразило его. Он понял, что уже выпил из чаши трезвости. С ним происходило что-то необъяснимое, что можно было бы сравнить с перерождением. Движения его души в ответ на прочитанное, казалось, создавали огромный жар в его груди. Этот жар словно выворачивал его душу наизнанку. С Моисеем явно что-то происходило, чему он не мог подобрать определения. Он понимал, что этот жар создает он сам, но даже не пытался успокоиться. Он как будто обрел способность смотреть на все совершенно другими глазами, как будто что-то сорвало пелену с его глаз, с его души и духа и он почувствовал жизнь во всей ее сложности и во всем ее объеме. Такого чувства Моисей еще не испытывал никогда прежде, и оно было пронзительней всех чувств, что приходилось переживать ему раньше. В какое-то мгновение даже показалось, что ему было подвластно все.

      Моисей резко поднялся. Жар еще усилился, его лоб пылал, он был весь в поту. Теперь, кажется, он наконец все понимал. Моисей вышел из сада и выбежал на огромную террасу, с которой был виден Сфинкс.

      – Теперь я понимаю тебя, – сказал Моисей, глядя на Сфинкса. – Теперь мы с тобой одно целое.

      Моисей достал анх, который подарил ему отец, и повесил памятный знак на шею.

      Уже было утро, но бессонная ночь не утомила Моисея. Он не хотел спать. Он размышлял, и казалось, что его мысли улетели куда-то далеко за наблюдаемый им горизонт. Моисей смотрел в ту же сторону,