Стоящие свыше. Подменыш. Бранко Божич

странник. В то время в доброту людей Черной уже не верил, но незнакомец накормил его в трактире и не стал отбирать серебро. И как-то само собой получилось, что он рассказал страннику всю свою длинную и несчастную жизнь.

      – Ну, чтобы убить отца, храбрым воином становиться необязательно – довольно быть трусливым разбойником, пробраться ночью в дом и зарезать его спящим, – сказал незнакомец вполне серьезно.

      – Нет. Я так не хочу, – покачал головой Черной.

      – А как ты хочешь?

      – Я хочу, чтобы он знал, какой я сильный.

      – А, так ты хочешь не убить его, а победить. Доказать, что ты лучше. Так бы сразу и говорил. Тогда и убивать необязательно – пусть живет и знает, что ты сильней и лучше. Но это трудней, конечно. А чё ты в Дерт пошел? Хорошо говоришь по-дертски?

      – Нет. А как там говорят?

      Черному повезло тогда – незнакомец пристроил его к хорошему человеку, молку, служившему наемником в Дерте и имевшему свою бригаду. Но его первый учитель через два месяца был убит на войне с Рухом, Черной попал в плен, однако очень быстро занял такое же место рядом с рухским капитаном, а потом перешел к лиццкому наемнику, но снова в Дерте, – учителя менялись часто, одни были лучше, другие хуже, а к унижениям и колотушкам ему было не привыкать. Во всяком случае, теперь Черной знал, ради чего это терпит. Он, конечно, быстро понял, что не собирается убивать отца, – есть в этой жизни вещи поважней и поинтересней.

      Но, глядя в темное сине-зеленое небо, вспомнил вдруг о матери, о том, как мечтал когда-то проехать на коне по Волгородскому посаду во главе своего собственного легиона, в одежде знатного господина, остановиться небрежно возле мастерской каменотесов, слезть с коня – и они сначала не узна́ют его, и будут кланяться, а потом увидят, что к ним вернулся их подменыш. И поймут, что из всех сыновей он оказался самым лучшим, будут гордиться им, хвастаться соседям. И догадаются, откуда каждый год им присылают по десять золотых лотов…

      На этих сопливых мыслях сознание оставило его окончательно.

      Боль рвала тело ржавыми крючьями и жгла раскаленными клещами. И Черной метался, стараясь высвободиться из ее смертельных пут, увернуться, избавиться от нее хоть на минуту. Что-то теплое ложилось на рот, мешая дышать, и в горький его вой вплетались слова:

      – Тише, голубчик, пожалуйста, тише! Ну потерпи же немножко, совсем немножко!

      Сознание возвращалось медленно, а вместе с ним – воля, привычка и опасение выдать себя противнику. Черной захлопнул рот, лязгнув зубами, – боль не ушла, но перестала казаться невыносимой, только дышать стало тяжелей, не хватало воздуха, а вдохнуть полной грудью она не позволяла.