Последние слова предателя. Роман П

еме: казнь предателя.

      В течение пяти минут гражданину надлежало найти ближайший телеэкран и ждать начала трансляции. Телеэкраны были в шаговой доступности из любой точки нашего государства. В магазинах, в общественном транспорте, на рабочих местах – везде бликовали плоские эллипсы. По госпрограмме «Правда в каждый дом» эллипсы были установлены в каждом доме, в каждом личном транспорте. На улице каждый столб, каждая остановка, каждый рекламный баннер был обременён государственным эллипсом. Если гражданин понимал, что не успевает к телеэкрану, то мог подойти на улице к ближайшему синтетику. Тот посредством глаза проецировал трансляцию на квадрат под ногами. Никаких оправданий не могло быть: государство сверх возможного обеспечило участие каждого гражданина в ритуале. Гражданин обязан был находиться у телеэкрана и в течение двух минут сорока двух секунд не отрывая глаз смотреть трансляцию с места казни. Участие в ритуале было прописано в главной книге Нового Эдема – в Книге Закона.

      Если по каким-то причинам гражданин не оказывался вовремя у экрана, правое ухо эдемца превращалось в кровавые лохмотья – взрывался микрочип в мочке.

      Одноухих в Эдеме было довольно много.

      Человек склонен к совершению ошибок, даже если уведомлен о серьезном наказании.

      Одноухие были самыми дисциплинированными и законопослушными гражданами. Потеря одного уха на всю оставшуюся жизнь отбивала у эдемца желание пропускать время ритуала. Одноухие раньше всех облепляли эллипсы и приковывали к экранам свои взгляды. В минуты трансляции на их лицах брезжила блаженная полуулыбка, чем-то похожая на улыбку Джоконды, богини древних. Одноухие стояли изваяниями, будто на время трансляции принесенными из каких-то музейных запасников.

      Одноухие зачастую были однообразно одеты, внутри их сообщества существовал определенный дресс-код. Одноухие вели себя тихо, старались лишний раз не отсвечивать в общественных местах. В большинстве своем были неразговорчивыми, угрюмыми, держались особняком. Они не были изгоями. Нисколько. Любой, даже незначительный, намёк на дискриминацию одноухого гражданина наказывался большим штрафом. Одноухие хоть и были внешне неприступными, при общении являли приветливость, коммуникабельность и вполне себе стандартные жизненные ориентиры среднестатистического эдемца.

      Одноухие по праву считались опорой государства. Потому как именно нарушитель закона, идущий по пути исправления, особенно нуждается в сильном государстве.

      Безухих в Эдеме не было вовсе. Разрыв второго уха был сопряжён с лишением свободы. Гражданин отправлялся в тюрьму на пожизненный срок. Другого срока не предусматривалось. Тюрьма – это на всю жизнь.

      В наказание за не пройденное испытание меня с родителями переселили из сектора Солнца в сектор «Э». Для родителей переселение стало пожизненным – им запрещалось покидать пределы ссыльного сектора. Мне по достижении совершеннолетия разрешили вернуться в сектор Солнца. В таком решении заключалась великая мудрость Солнцеликого – молодому поколению всегда предоставлялся второй шанс.

      Данным шансом я не преминул воспользоваться и по достижении совершеннолетия вернулся в сектор Солнца, чтобы поступать в один из лучших вузов. В секторе «Э» тоже были различные институты и университеты, но с отчислением из школы охранителей мои амбиции не иссякли. Наоборот, я был намерен доказать эдемцам и самому себе, что мое успешное обучение в самой престижной школе не было случайностью. Не было случайностью и моё попадание в лучшие из лучших – в группу перворядцев. После успешного окончания эталонной гимназии в секторе «Э», я без особых усилий поступил в Солнечный Государственный Университет, самый престижный вуз Нового Эдема.

      От моей подростковой оплошности пострадал прежде всего мой отец. После моего провала на казни предателя отца уволили из института мнемонических технологий, лишили звания доктора антропологических наук. Ему было запрещено впредь работать в образовательной системе. Также он лишился золотого уровня доступа. Бронзовый уровень, который отец получил взамен, не позволял даже питаться в ресторанах с эмблемой Солнцеграда и передвигаться на монорельсбусе.

      В тот день отец поздно вернулся домой. Он обнял маму и заплакал. Я стоял за дверью в своей комнате, через узкую щелку наблюдал за происходящим. И тоже плакал.

      Отец был очень расстроенным. Его вызывали в департамент штрафной медицины. Тогда я не расслышал для чего. Но позже, уже в годы студенчества, я узнал подробности. Мы с отцом ходили в куртизанскую баню, где я впервые увидел у отца длинный шрам сбоку, под рёбрами.

      – Отец, откуда это?

      – Помнишь тот день, сынок? – отец сжался, сделался грустным.

      – Помню, папа. Помню в деталях. Я помню всё. Всё до мельчайших подробностей.

      – Я в тот день вернулся домой поздно. Ты наверное спал уже. Вернулся из департамента штрафной медицины. У меня… в качестве штрафа… изъяли почку… – отец поджал губы, тяжело сглотнул. – Сказали: для нужд Солнцеграда. Операцию сделали быстро, почку вынули качественно. Наложили косметический шов. Ну ты сам видишь: почти незаметен. – Отец провел рукой по шраму. –