Леночка едет в Часаково. Ирина Борисовна Седова

осте будет свободнее.

      – Наша!.. Идёт наконец!.. Скажите, это бородинская или можайская?.. Держи за руку… ша…жи…да…жи… Шшшшшшшшшшшшшшшшшшшш… – Электричка остановилась, нехотя раздвинула двери вонючих тамбуров, и толпа дачников наполнила вагон.

      – Только не садись на левую сторону, там всю дорогу будет печь солнце. – Бабушка наивно полагала, что внутри будет выбор. Мест не было уже ни слева, ни справа, поэтому она втиснула два своих тюка под ноги других пассажиров в тамбуре, обреченно оперлась о стенку и сказала:

      – Садись прямо на мои сумки, в них одни тряпки.

      В более раннем возрасте Леночка, не задумываясь, плюхалась на индивидуальное кресло и всю дорогу поглядывала снизу вверх на менее удачливых попутчиков. Но в этом году она предпочла разделить бабушкины страдания, прислонившись спиной к стене. Если бабушке случалось найти свободное место, она будто чувствовала себя виноватой, и начинала предлагать салфетки стоящим рядом молодым мужчинам со взмокшими лбами. В этот раз пот стекал по седым вискам, и бабушка, охая, утирала его носовым платком. Ехать было ещё минут 40. На каждой остановке пассажиры тамбура подставляли лица свежему воздуху и переглядывались, угадывая, кто выходит следующим. Но почти никто не покидал набитый вагон первые десять остановок. Тем единицам, кто выходил в Баковке или Жаворонках, завидовали.

      С детства Леночка знала, что главное – продержаться до Голицыно, за ним начиналась череда смешных станций Сушкинская-Петелино-Часцовская-Портновская и – вуаля! – можно было сойти прямо в душистый летний воздух каникул, на берег острова свободы. Не Куба, конечно, но Кубинка!

      Жёлтенький ЛиАз с дребезжащими стёклами был, конечно, битком. Но Леночка знала: если зайти в последнюю дверь, то слева в углу есть секретное место, огороженное поручнями. Нырнув туда, Леночка обеспечила себе опору на ближайшие двадцать минут поездки и прекрасный вид сквозь пыльное заднее стекло. Бабушка смогла втиснуться только на нижнюю ступеньку.

      – Откройте окно, задохнуться можно! – крикнул мужской голос.

      – Вы что, меня сразу продует! – ответил старческий женский.

      Салон загудел, разделившись на лагерь потеющих и лагерь склонных к простудам. В отличие от тамбура электрички, где на этот счёт было однозначное мнение. Наконец над головами вознеслась чья-то рука, простерлась к потолку и вытолкнула наружу люк. С небес полился спасительный воздух.

      – Кто выходит на следующей, передаём за проезд! – Это из середины толпы раздался зычный голос кондукторши. Сама она протискивалась через пассажиров, беспрестанно здороваясь и отбиваясь от объятий. Узнав Леночкину бабушку, добавила: – Кто до конечной – подойду позже!

      Автобус выехал на шоссе и поплёлся очень медленно. Лена пыталась узнавать домики и приметные деревья, чтобы определить, скоро ли поворот. Вот вроде после этого пруда уже скоро. А, нет, должен быть ещё магазин и дом с аистом на крыше.

      Леночка не помнила, в каком возрасте впервые попала в деревню Часаково. Они с бабушкой приезжали сюда каждое лето. Сначала – ненадолго, навещать бабушкину тетку, Бабнадю. У той во дворе всегда гуляли куры, и было невозможно пройти от калитки до крыльца, не облепив подошвы новеньких городских сандалий слоем черно-белого куриного помёта. Перед входом в дом сандалии приходилось обтирать о ступеньку. Бабушка часто вспоминала, что во время войны от голода её семью спасала картошка с Бабнадиного огорода. Когда есть было совсем ничего, бабушка, ее сестры и братья готовили мурцовку: разводили воду с растительным маслом, кидали туда обрезки засохшего хлеба и зеленый лук. Наверное, в знак признательности за ту военную картошку и лук, повзрослевшие и постаревшие племянники теперь возили Бабнаде городские деликатесы – и колбасу, и сладости, и консервы.