Иди куда хочешь. Генри Лайон Олди

да на голом столбе, да чтоб дым в глаза и кобра на талии клыками по лингаму… короче, Шиве хорошо.

      А иному плохо.

      Ой, мамочка, как плохо-то…

      Там, в Гималаях, и проклюнулся у Вишну дар аватарности, частичных воплощений. Увидел он как-то: парень-удалец из племени киратов девицу выкрасть пытается. Родители у девицы упертые, таких горцы «куркхулями» кличут, без знатной парибархи[3] дочку не отдают; а у жениха имущества – тряпка на чреслах и голова на плечах. Парень крадет, девица торопит, а Вишну смотрит и по привычке мечтает: что бы я сделал, окажись на месте вора?! Я бы… ан тут сура и прихватило. Чудится ему: не бог он, а кират молодой, вот и веревка за скалу крюком цепляется, вот и невеста через плечо… вот и стрела вдогон.

      Добрый стрелок – девкин отец. Быть парню с гостинцем между лопаток. Аккурат у невестиной ляжки и воткнулась бы, сизоперая. Да только парень себя в тот момент богом чувствовал (или бог – парнем, кто там разберет!). Потянулся рукой невидимой, велел ветру плеснуть подолом, а солнцу сверкнуть лучнику в глаза…

      Мимо стрела прошла.

      На три жезла левее.

      Очнулся Вишну – сидит он у пещеры, выжат досуха, как спелый гранат в чашу выжимают; одно сердце поет.

      Будто и впрямь от смерти ушел.

      Прислушался: в парне малая частица сура осталась. Захочешь дотянуться – дотянешься. И девичью честь вроде как сам нарушишь, и дом поставишь, и детей нарожаешь… и жизнь проживешь.

      Настоящую.

      Без обмана.

      …с тех пор часто терся младший из братьев-Адитьев во Втором мире.

      Возле людей.

      Думал: а что бы сам сделал, будь он… думал – и делал.

      Жил.

      (Я машинально представил себя на месте малыша. Да, я понимал его. Теперь – понимал. Еще вчера, в Вайкунтхе, я сам стоял, глядя на безобразную драку ракшасов с Проглотом, и мысли складывались в слова:

      "…мы, боги-суры, Локапалы-Миродержцы, со всеми нашими громами и Преисподней – как же мы мелки на подмостках Трехмирья в сравнении с тем же Гангеей Грозным! Мы притворяемся, когда он колеблется, мы лицемерим, когда он страдает, мы паясничаем, когда он рвет судьбу в клочья; мы задергиваем занавес и уходим пить сому, а он остается лежать на пустой сцене.

      Навзничь.

      Мы смотрим – они живут.

      Божественные бирюльки – и смертная правда.

      Молния из земли в небо.")

      Звездный час Упендры, «малого Индры», как все чаще называли последыша любвеобильной Адити, пришел одновременно со страшным явлением Раваны-Десятиглавца. От Свастики Локапал полетели пух и перья, никто из богов не мог чувствовать себя в безопасности (разве что Шива, но это разговор особый); и у князей демонов тряслись поджилки при одном упоминании грозного имени Ревуна.

      Неуязвимость надежно прикрывала царя ракшасов.

      Неуязвимость от суров-асуров, ибо людей и животных могучий Равана презирал, не считая за соперников.

      Свастика собралась на совет. Кубера-Кубышка, по отцу сводный брат мятежного ракшаса, пострадавший больше всех; Владыка Индра,

3

Парибарха – калым, магарыч; выкуп за невесту