Янки из Коннектикута при дворе короля Артура. Марк Твен

головах красовались шляпы с перьями; если кто-либо из рыцарей говорил с самим королем, то снимал шляпу.

      Большинство из них пили вино из целых воловьих рогов; некоторые жевали хлеб или глодали кости. Кроме того, на каждого человека приходилось в среднем по две собаки; псы сидели на полу в выжидательных позах, пока в их сторону не полетит кость; лишь только бросали со стола обглоданную кость, как собаки стремглав летели к ней со всех сторон; начинался визг, лай, вой, словом, поднимался такой хаос и шум, что на время прекращались все разговоры за столом. Но на это никто не жаловался, так как драка собак всегда возбуждала куда больший интерес, чем любые разговоры; многие мужчины вставали из-за стола, чтобы ближе подойти и лучше увидеть эту собачью бойню, заключали пари, ставя на собаку-победителя; музыканты и женщины перевешивались через перила, желая получше рассмотреть такое любопытное зрелище; время от времени зал оглашался восторженными или одобрительными возгласами. В конце концов собака, одержавшая победу, растягивалась на полу и, держа кость между передними лапами, начинала ворчать, грызть свою добычу, а вместе с ней и пол, то есть проделывала все то, что делали до нее десятки других собак; придворные же снова принимались за прерванную беседу, возвращались к своим развлечениям.

      Все эти люди обращались друг к другу вежливо; кроме того, я заметил, что все они были очень серьезными, доброжелательными и внимательными слушателями, когда кто-либо из них начинал разговор, – конечно, во время перерыва между собачьими драками. Однако в сущности все эти люди отличались простодушием и наивностью; они воодушевленно врали, выражаясь витиеватым образом, но вместе с тем так искренне и доверчиво, что слушатели внимали этой лжи и делали вид, что вполне ей верят. Их нельзя было обвинять ни в жестокости, ни в кровожадности, хотя рассказывали они о кровавых подвигах и муках с таким упоением, что я даже почти забывал содрогаться и ужасаться.

      Я был здесь не единственным пленником; нас было более двадцати человек. Бедняги! Многие были изранены, исцарапаны, изуродованы самым ужасным образом: их волосы, лица, одежда были выпачканы черной запекшейся кровью. Они, конечно, переносили ужасные физические страдания: и усталость, и голод, и жажду; никто не позаботился о каких-либо удобствах для них; никто не дал им умыться; никто не подумал и не позаботился о том, чтобы обмыть и перевязать их раны; между тем никто никогда не слышал от них ни вздохов, ни стонов; никто не замечал у них ни малейшего признака тревоги или какого-либо желания пожаловаться. Все это невольно наводило меня на мысль: «Негодяи – в свое время они, вероятно, порабощали других людей, вот теперь пришла и их очередь, и им нечего ожидать лучшего обращения. Их философская выносливость вовсе не является результатом их умственного развития, силы воли и рассудка, они терпеливы, как животные при дрессировке; это просто