Тридцать три перекрёстка. Павел Николаевич Миронец

САД

      Мой сад, который слыл пристанищем для многих,

      Был щедр к моим врагам и радовал друзей –

      Забытый навсегда на небо смотрит строго,

      На то, как ветер гонит клинья журавлей.

      На чёрных пнях – грибы, на яблонях печальных

      Нет шрамов от прививок, нет отпечатков губ.

      В тот день сажали клён, и полый звон венчальный

      Ещё в ушах стоял, сплетясь со звуком труб.

      Кто ж знал, что счастья нет, его существованье

      Так призрачно во тьме, а в свете дня – мираж!

      С пропажей чувств моих теряют смысл все тайны,

      И не сравнить с потерей – сто тысяч дерзких краж.

      А как цвела сирень вдоль кованой ограды –

      Она благоуханьем могла свести с ума.

      Мы радовались звёздам, и звёзды были рады,

      И льнул к ногам прохладный предутренний туман.

      Как призраки в саду мелькают чьи-то лица:

      И клён, совсем подросший, в потрёпанном плаще,

      И шумный рой синиц, и нелюбовь-блудница

      С улыбкой напомаженной, с кривым ножом в руке.

      Средь лиц – богиня грёз в коралловой оправе.

      Мелькают грусть и радость, и молодой апрель,

      И дождь косой, и гром, грозящий мне расправой,

      И суховей пустыни, и жгучая метель.

      Кто ж знал, что счастья нет, но есть о нём поверье –

      Следы существованья остались на земле

      И в запахе дождя, и в шёпоте деревьев,

      И в свете белых звёзд, и в океанской мгле.

      2017.

      ДЯДЯ ВАСЯ

      В небе ярко синева горела,

      Был мороз, и снег белее мела.

      Опера снимали на мобильник

      Место, где Петровича убили.

      Голытьба готовилась к поминкам,

      Не ронял на гроб никто слезинки,

      Бабы зависали на заборах,

      Слушали они вороньи споры.

      Пьяница заядлый, дядя Вася,

      Схоронил жену и начал квасить.

      Он – ненужный никому мужчина,

      Что коса калёная без клина.

      Добрый был мужик, да вот не стало,

      Хапнул, видно, горюшка немало.

      Водка по стаканам щедро льётся.

      Он не пьёт, в гробу лежит, смеётся.

      Он-то знает, что это за люди –

      Как нажрутся, про него забудут.

      Будут обсуждать хмельные лица

      Мичмана заезжего, убийцу.

      Разбредутся все по тёплым хатам,

      Поругаются на жизнь суровым матом

      И уснут до следующей смерти.

      Не хотите верить, так не верьте.

      Улыбнулся умерший Василий,

      Осмотрелся: «Мир, какой красивый!

      И жена в сорочке белой с брошью,

      Вот теперь я пить навеки брошу».

      И заплакал дядя Вася сильно,

      Осиянный радостью обильно.

      Потому что всё ему простили,

      Потому что здесь его любили.

      15.04.2018.

      СТОЮ НА ПАПЕРТИ

      Сутулюсь, холодно… Все думают, прошу.

      Стою на паперти и утренним дышу

      Морозным воздухом и до мурашек свежим,

      Проходят мимо Веры, Любы и Надежды.

      Нет