Неразборчиво 2. Галя Шиян

возмущался: "Конечно знаю! Она просыпается каждый день в 7 и идет на работу – мы переписываемся, а потом, в 19, встречаемся и гуляем по городу. Ей нравится фотографировать людей, так она их изучает. Когда она поймет, чем хочет заниматься, я уверен, у нее получится это лучше всего. Один раз, когда мы залезли в заброшенный кинотеатр, она зацепилась за гвоздь и ее рубашка окрасилась в красный…"

      Меня жалели: "Ненастоящая! У нее же нет никаких эмоций, только лживая улыбка!"

      Я негодовал: "Как это никаких эмоций? А вы знаете, что как-то она позвонила мне ночью и сказала, что не может уснуть, потому что ужасно переживает за своего друга. И я чувствовал это каждой клеткой. А вы говорите!"

      Надо мной все смеялись: "Ненастоящие постоянно врут!"

      "Как бы не так", – я их почти ненавидел. "Мы договорились с ней, ни слова лжи. Кажется, это была ее инициатива".

      Меня обвиняли в несерьезности: "Ты не можешь ничего чувствовать к манекену!"

      Я готов был их всех убивать: "А знаете ли вы, что я способен предать вас всех за нее!? Всех до единого!"

      Я пришел к ней и сказал, что верю. "Все говорят, что ты ненастоящая, но я верю тебе, а не всем. Ты ведь настоящая?"

      Она странно дернулась и отвела глаза. Что-то упало на пол и покатилось. Я присмотрелся – металлическое колесико.

      Она дернулась еще раз и замерла. А я сел на пол и заплакал от обиды. Не потому что все оказались правы, а потому что у меня больше никогда не будет такой замечательной ненастоящей девочки.

      Царь

      Сколько себя помнил царь – всегда душа лежала к царствованию, всегда знал, что так и будет. Поэтому совсем не удивился, когда встал во главе страны большой, а народ пред ним голову безропотно склонил. Но чем покорней вели себя люди, тем печальней становилось царю. В то время, как не печалился, тревожился он, что теряет хватку.

      Куда это годится, – сетовал царь в сердце своем, – сказал им, мне все богатства свои отдать – тащат кто во что горазд: монеты, линготы, колесницы, скота. Идиот какой-то канареечку в клетке волочит: «Самое, – говорит, – дорогое". В другой раз повелю им всем по сараям сидеть – даже бровью не поведут: с азартом, на перегонки бегут сами себя запирать и ключи глотать.

      Битый мне достался, кривой какой-то народ", – горько вздыхал, бывало, несчастный царь. Растерял я наверное хватку».

      И просыпался в плохом настроении с утра, и повелевал всем котлы смоляные готовить, рассчитаться по порядку и каждому 13-ому и 18-ому в смолу кипящую сигать. И ведь сигали! Обнимались с родными, жали руки друзьям и давай! Только брызги во все стороны.

      Последняя капля то была для царя. Не спал он три дня и три ночи, а на четвертый собрал всех от мала до велика, велел вооружиться, чем есть, и выдвигаться за ним новый народ искать, который хоть сопротивляться немного станет. Бояться там, о революциях мечтать, побеги устраивать. Словом, хоть немного будет народ таким, как положено ему быть: живым и настоящим.

      Так и пошли они, долго ли коротко ли. В думах своих и не заметил царь, как