Камо грядеши. Генрик Сенкевич

уже царапали себе щеки и покрывали головы платками.

      И только старик, давно привыкший смотреть смерти прямо в глаза, оставался спокойным. И лишь его маленькое орлиное лицо стало словно каменным. Через минуту, запретив рабыням шуметь и приказав всем разойтись, он проговорил:

      – Пусти меня, Помпония! Если пришел мой час, то будет еще время попрощаться.

      И он слегка отодвинул ее. Она сказала:

      – О, если бы твоя судьба была бы и моей судьбой, Авл!

      Потом, упав на колени, она стала молиться с такой силой, какую может дать лишь страх за любимого человека.

      Авл пошел в атриум, где его ждал центурион. Это был старый Кай Гаста, служивший под его началом, товарищ по британской войне.

      – Здравствуй, вождь, – сказал тот. – Приношу тебе повеление и привет цезаря. Вот таблички и знак, что я пришел от его имени.

      – Я благодарен цезарю за привет, а повеление его выполню, – ответил Авл. – Здравствуй и ты, Гаста. Скажи, с каким поручением ты приходишь ко мне.

      – Авл Плавтий! Цезарю стало известно, что в доме твоем пребывает дочь лигийского царя, которую отец ее еще во времена божественного Клавдия отдал в качестве заложницы, чтобы заверить римлян, что границы империи не будут нарушены народом лигийским. Божественный Нерон благодарен тебе, вождь, за то, что ты оказывал ей в течение стольких лет гостеприимство в своем доме, но, полагая, что девушка в качестве заложницы должна находиться на попечении самого цезаря и сената, он повелевает тебе выдать ее сейчас мне.

      Авл был слишком хорошим солдатом и закаленным человеком, чтобы позволить себе показать огорчение и говорить напрасные слова и жалобы. Однако складка от боли и внезапного гнева появилась на его челе. Перед такой складкой над бровью дрожали некогда британские легионы, и даже теперь на лице старого Гасты отразился страх. Но в настоящую минуту Авл Плавтий считал себя бессильным что-либо сделать. Он некоторое время смотрел на таблички, потом, подняв глаза на старого центуриона, сказал спокойным голосом:

      – Подожди, Гаста, здесь, в атриуме, заложница будет выдана тебе.

      Сказав это, он пошел в другой конец дома, где Помпония Грецина, Лигия и маленький Авл ждали его в страхе и тревоге.

      – Никому не угрожает ни смерть, ни изгнание, – сказал он, – однако центурион явился вестником несчастья. Дело касается Лигии.

      – Лигии? – воскликнула изумленная Помпония.

      – Да! – ответил Авл.

      И, обратившись к девушке, он стал говорить:

      – Лигия, ты была воспитана в нашем доме как родное дитя, и оба мы, я и Помпония, любим тебя, как дочь. Но ты знаешь ведь о том, что ты не наша дочь. Ты заложница, данная римлянам твоим народом, и попечение о тебе принадлежит цезарю. И вот цезарь берет тебя из нашего дома.

      Старик говорил спокойно, но каким-то странным, необыкновенным голосом. Лигия слушала его, моргала, словно не понимала, в чем дело; Помпония побледнела; в дверях снова показались испуганные лица рабынь.

      – Воля цезаря должна быть выполнена, – сказал Авл.

      – Авл! –