По лабиринту памяти. Ольга Трушкова

трудового договора. Несуществующего.

      Такого она даже от Ады Васильевны не ожидала. Нет, не увольнения. Она не ожидала, что директором школы, оказывается, может стать даже идиот. Выходит, считая Аду Васильевну только полудурком, Мария ей безбожно льстила?

      Суд восстановил уволенную на рабочем месте, все её вынужденные прогулы и судебные пошлины директор оплатила из своего кармана.

      Но увольнение будет через полтора года, сейчас же Мария всё ещё учит детей, а заодно и учителей, склонять фамилии. С учителями оказалось намного сложнее. Коля не подозревал о подобном склонении только восемь лет, а они – гораздо дольше.

      Первый учебный год подошёл к концу. Последний звонок. Ада Васильевна зачитывает приказ:

      – Считать допущенными к экзаменам… Ахметова Сергея… Раштоллер Николая…

      Да, да! Именно так, Раштоллер, а не Раштоллера прочитает она из приказа, её же и написанного.

      Ну, что тут скажешь? Коле Раштоллеру в течение года правило, всё-таки, удалось усвоить, а Аде Васильевне – нет. Не дошла она ещё до шестого класса и правила этого не изучала. Они с Алиной Павловной всё ещё в пятом сидят, да не второй год, а каждая – своему стажу соответственно.

      И как же теперь этому бедному Коле подписывать свои экзаменационные работы за курс неполной средней школы? Кто из них прав, Мария Петровна или директор школы?

      Прав тот, кто главнее, решил Коля, и подписал по укоренившейся за восемь лет привычке, но, на всякий случай, в скобках «а» приписал. Пусть теперь они сами разбираются.

      Через два года Мария уже перестала впадать в ступор при виде написанных русоведами «ГеНадьевна», «Унтер ПришЕбеев», «БальмонД» и тому подобного. Она уже не вздрагивала от «коЛидора», её уже не выворачивал наизнанку ни «километр» с ударением на втором слоге, ни «цемент» – на первом.

      Мария даже не удивилась, когда инспектор РОНО, курирующая преподавание как раз русского языка, обратилась к ней с просьбой показать творческую «лабоЛаторию» по предмету. Она перестала удивляться всему происходящему и в школе, и в районе. Устала удивляться, потому что, по сути, оказалась одиноким бунтарём, восставшим против монументальной Ады Васильевны, и единственным человеком, отстоявшим свои права через суд. Никто – ни до, ни после – этого сделать даже и не пытался. Умные учителя, любимые детьми, но неугодные памятнику «давно минувшей старины», гонимые этим монолитным сплавом тупости и самодурства, уходили молча.

      Мария не Чацкий, это он «И один в поле воин», да и то только по словам критика. Ладно, пусть Белинский будет прав. Только вот даже такой бесстрашный воин почему-то очень быстро, через сутки, покинул поле брани, то есть, бал в доме Фамусова. С диким воплем «Карету мне, карету!», одуревший от «дыма Отечества» Чацкий сбежал опять за границу. И правильно сделал, ибо нет смысла воевать с невежеством, будучи одним в поле воином.

      Мария тоже ушла. После той памятной анкеты.

      Ада