Голь перекатная. Картинки с натуры. Николай Лейкин

родину тянет, дяденька. Я ведь здесь родился. Каждый уголок мне знаком, каждая физиономия личности в рынке. А ведь у нас в Шлиссельбурге житье каторжное.

      – Зато пьяное.

      – Ах-с… Бросьте… Который денек на вино двугривенный очистится, так уже считаешь себя счастливым. А то и на хлеб-то не хватает.

      – А ты уж вино считаешь важнее хлеба.

      – Болезнь… Сосет… Да и единственная услада в нашей собачьей жизни, дяденька.

      – Хочешь, я в больницу тебя положу и лечить буду? – предложил дядя. – Теперь от вина лечат, настоящие доктора лечат, а не какие-нибудь знахари.

      – Бесполезно. Меня не вылечат. Да если и вылечили бы, что я трезвый делать буду, куда я пойду?

      – Тогда можно поприодеть тебя и место тебе какое-нибудь найти.

      – Помогите уж так, дяденька. Дайте денек-другой пожить всласть…

      – Это ведь значит на вино тебе дать. На вино ты просишь.

      – Не скрываюсь. Погуляю на свободе и опять в нищенский комитет попаду. Перешлют.

      Дядя покачал головой и прищелкнул языком.

      – И это ты прямо мне в лицо, без зазрения совести говоришь, – сказал он. – Бесстыдник!

      – Что же делать-то, дяденька! Зато не вру… – отвечал Чубыкин. – Несчастный я человек.

      – А если бы тебя в монастырь послать на покаяние, грехи замаливать? Тут даже говорили у нас в рынке, что мы тебя на Валаам в монастырь послали.

      Чубыкин отрицательно отмахнулся головой.

      – Думаю, что бесполезно. Выгонят. Как только напьюсь – и протурят.

      – Там ведь вина достать негде. Там следят.

      – Вино во всяком месте достать можно, дяденька. Да и не чувствую я призвания, не такой я человек. Погибший я человек, – отвечал Чубыкин.

      Дядя задумался и через минуту произнес:

      – Ну что нам с тобой делать?

      – Помогите, не мудрствуя лукаво, несчастному человеку, – поклонился в пояс Чубыкин.

      – Да ведь на вино просишь ты, на вино. А на вино я дать не могу.

      Чубыкин тяжело вздохнул.

      – На вино-с…

      – Одеть тебя благопристойно – пропьешь.

      – Пропью, дяденька. Да и зачем вам одевать меня? Дорого стоит. А лучше выдайте так три-два рублика и пары две белья на передевку. В баню надо сходить, а перемениться нечем.

      – Белье тебе сейчас дадут. А денег не дам, не дам нынче. И не ходи ты ко мне домой. И дома я скажу, чтоб тебе не давали. Да и не срами меня дома, пожалей.

      – Домой к вам не пойду. Хорошо, извольте. За белье спасибо… Дай вам Бог здоровья. Но уж зато и вы пожалейте меня несчастного – дайте денежной милости рублик. Пить-есть надо.

      – Если хочешь, тебя здесь на дворе приказчики накормят.

      – А ведь вам это все-таки неприятно будет, все-таки мараль на вас. Так дайте рублик-то, и я в закусочную пойду.

      Чубыкин опять поклонился. Дядя размышлял.

      – Положим, ты уж и так нас вконец здесь осрамил, – произнес он. – Ты который день по рынку-то ходишь?

      – Второй. Только второй-с.

      – И всех обошел?

      – Нет, дяденька, не