Спят курганы темные. Александр Харников

пулемет «максим» готов к бою. Если найдутся еще, отремонтирую и их.

      Халилов пристально посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

      – Благодарю вас, товарищ старший лейтенант. Вот только, если можно, скажите мне правду. Из какого времени вы к нам попали?

      2 августа 2014 года. Саур-Могила.

      Старший лейтенант Студзинский Михаил Григорьевич, разведка батальона «Восток»

      – Шнель! Шевели ногами, скотина, ферфлюхтес швайн! – Я толкнул в спину дулом автомата жирдяя в щегольской форме с нашивкой на рукаве связанных сзади рук, на которой был изображен один из нацистских символов, а над ним надпись «Азов».

      «Азовец» что-то промычал в ответ – рот ему мои ребята заклеили клейкой лентой, и получилось не хуже, чем если бы его заткнули кляпом, – но покорно поплелся дальше, прибавив скорости. А сержант Женя Панченко, он же Ланжерон, сказал мне со смехом:

      – Что-то вы ему все время по-немецки говорите, товарищ старший лейтенант. Только он, наверное, такой же хохол, как и я.

      Надо будет ему поставить на вид, подумал я, в разведке я не «товарищ старший лейтенант», а Кашуб – такой себе выбрал позывной. Да и какой Женька, к такой-то матери, хохол? Родился и вырос в Одессе, прошлой зимой учился в Киевском университете, и даже, по его словам, «пару раз ходил на майдан» – так, оказывается, именуется теперь площадь Калинина из моего времени. Там, по его рассказам, были ежедневные антиправительственные бесновалища. Но после пары визитов он понял, что с теми, кто туда ходил, ему было явно не по пути. А окончательную точку над его пребыванием в «матери городов русских» поставило массовое сожжение людей в Одессе, где погибло почти пятьдесят человек, в том числе и кто-то из Жениных знакомых. Что меня больше всего поразило в этом рассказе, это то, что убивали безоружных людей самые настоящие нацисты, как и то, что их новая власть в Киеве не тронула, зато арестовала тех, кто выжил в этом огненном аду.

      Именно тогда он прибыл в городок под названием Славянск, где небольшой отряд ополченцев всего с одним орудием больше месяца держал оборону. Только когда возникла опасность полного окружения, защитники города скрепя сердце ушли в Донецк. Женю – теперь уже Ланжерона – вывезли в санитарной машине, и он провел больше месяца в больницах Донецка. А почему в «больницах»? Да потому, что первую обстреляли и частично разрушили «укропы» – так здесь именуют украинских националистов. А тех, кто уцелел, перевели в другую больницу.

      В Славянске он и попал в разведку – и хоть ему не хватало знаний, опыт он приобрел бесценный, и служил не на страх, а на совесть. Но вот дисциплина у него, однако, еще хромает – пусть мы у Сидора Артемьевича были и партизанами, но там все было обставлено так, что кадровые военные позавидуют. И звания у нас были, как в армии. Во всяком случае, того хаоса, которого я вдоволь насмотрелся под Харьковом в сорок втором, там и в помине не было.

      Родился я в станице Луганской, в семье отставного казачьего урядника Ивана Степановича Апостолова, в тысяча девятьсот двадцать четвертом