Любовь дарящие. Людмила Лаврова

все эти хлопоты, а потом разобралась. При всем своем таланте, поклонниках и активной светской жизни, Милочка была совершенно одна. Как-то под Новый Год она слегка перебрала и рассказала Галине свою историю.

      – Вот так, Галочка! Музыка и только музыка. Она не терпит конкуренции. Или я такая странненькая, что не смогла правильно все устроить. Одна ошибка и все. Теперь я бездетна, а кому такая женщина рядом нужна? Даже если бы и нашелся такой прекрасный мужчина, что согласился бы, я бы не смогла.

      – А разве женщина – это только дети? – Галина осторожно спросила, боясь обидеть Милочку.

      – Нет, конечно, нет. Но разве это и не главное в ней? Не знаю. Я же про себя. А мне осталась только музыка…

      К детям Галины Милочка привязалась всем своим нерастраченным сердцем.

      – Галочка, позвольте мне быть им крестной матерью. Я понимаю, что сейчас это не принято, но я хочу!

      Галине нечего было ответить на это, кроме как дать согласие. Она невольно хмурилась, глядя, как Милочка балует близняшек, но молчала, понимая, что больше это нужно вовсе не детям.

      – У Зиночки прекрасный слух! Ее необходимо отдать на скрипку! А Катеньки чуть хуже, но есть же и другие инструменты!

      Так близняшки оказались в музыкальной школе. Галина, наконец, доучилась, оставила работу машинистки и устроилась в другое место. Зарплата здесь была в разы выше и необходимость в подработке отпала. Но Милочку Галина не бросила. К тому времени эта женщина стала для нее той самой семьей, которой у Гали давно уже не было. И когда Милочка заболела, Галина, посмотрев, как та справляется, покачала головой:

      – Как ребенок!

      Три года она жила на два дома. Девочки требовали внимания, но понимали, что оставить Милочку мать не сможет. Они, как могли, помогали маме. После школы бежали к любимой «тетушке», чтобы сделать уборку в квартире и попытаться уговорить ее хоть что-то съесть

      – Ну, пожалуйста, еще ложечку. Мамин супчик же, Милочка! Ты же любишь!

      Мила, которая таяла буквально на глазах, устало отворачивалась.

      – Не могу больше, Зиночка. Лучше сыграй мне или спойте что-нибудь вместе. А я послушаю. Мне легче станет.

      Милочка ушла зимой, очень тихо, во сне. Забежавшая к ней с утра перед работой Галина даже не сразу поняла, что случилось. Окликнув Милу из прихожей, она что-то начала рассказывать, но не услышав ответа, поспешила в комнату. И, только подойдя поближе к кровати, она все поняла. Милочка лежала очень красивая и очень строгая. Она вдруг стала похожа на себя прежнюю, такую, какой помнила ее Галина. Не похудевшую до невозможности, похожую на обтянутый кожей скелет, а стройную, звонкую, как струна, молодую еще женщину, которая становилась у рояля, занимавшего почти всю гостиную и прислушавшись к звуку, зазвеневшему в тишине, вдруг брала его, безупречно попав точно в тон и начинала петь так, что замирало сердце, выключалась, занятая бытовыми проблемами, голова и в душе начинало зреть тихое, какое-то свободное от всего, что тяготило в этом мире, счастье.

      Проводив Милочку, Галина долго тянула, прежде, чем собраться и перебраться в квартиру, оставленную