Сценарии судьбы Тонечки Морозовой. Татьяна Устинова

отпущены восвояси.

      Великий продюсер злился. Тонечка была задумчива. У подъезда многоэтажки она нашарила в кудрях темные очки, нацепила их на нос и спросила Германа, знает ли он родственников Василия Филиппова. Жену, например, очень деловую, о которой говорил режиссер Эдуард тогда, на «Мосфильме».

      – Жену знаю, конечно, – сказал Герман с раздражением. – Зачем она тебе?

      – Я к ней съезжу, – объявила Тонечка. – Расскажу.

      – Я уверен, ей уже позвонили.

      – Да это неважно, Саша. Звонили, не звонили, какая разница!.. Нужно, чтоб все было по-человечески.

      – По-человечески, значит, взять и явиться к незнакомому человеку, чтоб выразить… что? Фальшивое сочувствие?

      – Почему фальшивое? Искреннее! У нее муж умер. В нашем присутствии!

      – Они сто лет не живут вместе!

      – Саша, он ее муж.

      Герман махнул рукой.

      – Езжай куда хочешь. Позвони в мою приемную, я распоряжусь, тебе дадут контакт, у секретарши есть.

      – Кто-то же забрал его телефон, – продолжала Тонечка задумчиво. – И привез бутылки, весь этот… праздник жизни!

      – Это из нового сценария?

      – Саша, я как раз хотела тебе сказать про сценарий…

      – Не нужно мне ничего сейчас говорить, – перебил он. – Я зол, ты что, не видишь?

      Тонечка посмотрела на него. Зол, да еще как зол!..

      – Я весь день угробил на ерунду, – продолжал Герман, распаляясь, – которая не имеет ко мне никакого отношения! Можно подумать, мне делать нечего!

      – С нами всегда так, – отозвалась Тонечка. – На нас нужно тратить время, мы выпиваем, помираем! Ужас один.

      Он не понял.

      – С кем, с вами?..

      – С людьми, – пояснила Тонечка. – Ты просто к нам не привык. Или давно отвык, тут я не знаю.

      – Ну, человечество в целом меня действительно не интересует.

      – Оно и видно. Тебе даже этого несчастного Василия не жаль. Тебе просто хочется, чтоб все побыстрее закончилось. Вернее даже не так! Чтобы твое участие побыстрее закончилось.

      – Василия мне не жаль вообще, – согласился Герман. – И тебе не советую изображать мать Терезу. Быть милосердной без лицемерия сложно.

      – Мой муж сильно пил. И умер от белой горячки.

      – Я уже догадался. Ты рыдать была готова у одра этого недоумка! Совершенно ясно, что тебе близки его страдания. Я только спрашиваю у себя, при чем тут я. И получается, ни при чем. Изображать святость мне скучно. И я не очень понимаю зачем.

      – А я изображаю святость? – тихо спросила Тонечка.

      – Еще как! Смотреть противно. Все, давай, пока.

      Тонечка проводила глазами его машину.

      …Почему он решил, что она «изображает»? Она делала то, что привыкла, – пыталась помочь, хотя чем тут поможешь?.. Сколько раз за свои сорок лет она приносила воду, подносила стакан к клацающим зубам, впихивала таблетки, заставляла глотать, клала на лоб пакет со льдом, ждала «Скорую», умоляла бездушных врачей сделать «хоть что-нибудь»!

      Ей и в голову