Последнее лето детства. Артур Юрьевич Газаров

Christie’s ушли бы невысохшими.

      Дома располагались на трёх уровнях, напоминая настоящий итальянский двор. С красивыми деревянными балконами, лестницами и бельевыми веревками на роликах. Днём и ночью кто-то сушил белье. «Развесят, – как говорила Гаяна, соседская девочка. – Ни пройти, ни проехать».

      Нередко сохнущие простыни и наволочки срывали. Разумеется, не специально – то палками зацепим, то железяками, заменителями меча и копья, то головой. За это нам попадало, и не раз. Но мы особо не горевали, в одно ухо влетало – в другое вылетало. Соседские тётушки надрывали глотки, грозились всё рассказать нашим родителям, громкие угрозы нисколько не смущали, ведь впереди столько важных дел. В конце концов чьим-то бельем можно было пожертвовать ради великих целей. На подобных мелочах даже не зацикливались.

      Какие только персонажи в нашем дворе не проживали. Настоящий букет характеров и ярких образов. И куда только смотрели режиссёры. Нет бы заглянуть к нам во двор и снять потрясающий фильм. Смотрели бы во всем мире раз по десять и даже в Африке. На Каннском фестивале точно бы присудили первое место.

      Жил во дворе старый дед. Внешне напоминал Кащея. Невольно вспомнишь слова Якина из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»

      – Боже, какой типаж! Браво, браво! Прошу вас, продолжайте. Замечательно. Поразительно. Гениально! Слушайте, я не узнаю вас в гриме! Кто вы такой? Сергей Бондарчук? м-м… нет. Юрий… Никулин – оу… нет-нет-нет-нет, нет-нет-нет-нет. Боже мой!.. Иннокентий Смоктуновский… Кеша!..

      Древний сосед высокий, сутулый, весь высохший, но с неестественно волшебным огнём в глазах, волевым подбородком и орлиным носом. Казалось, что ему лет за девяносто точно и двигается как в замедленной съёмке. Каждый из нас вначале полагал, что пенсионер ничего не слышит и не видит. Но дядя Микит мог внезапно выскочить, как волк из засады, крепко схватить за руку и гаркнуть так, что уши закладывало:

      – Или туды, или сюды. Здесь туды-сюды бегать не надо! Выбирай – туды или сюды! И больше не мельтеши! Всё понял?

      Нам ничего не оставалось, как покивать и смыться.

      Мимо квартиры дяди Микита пробирались на цыпочках, затаив дыхание, иногда длинные доски балкона на втором этаже предательски поскрипывали. В таком случае срывались как угорелые и каждый из нас легко мог повторить олимпийский рекорд по лёгкой атлетике.

      Каждый день Аркадик отправлялся за хлебом, домой приносил пышный каравай невероятно больших размеров весь обгрызенный. Над ним всегда смеялись – как мышь выедал по кругу. Хлеб этот называли железнодорожный, ароматный, сероватого цвета хлеб с хрустящей корочкой, плотной и вкусной. В нижней корке иногда встречались крошечные угольки. Каравай      за пятьдесят копеек мы считали самым вкусным хлебом на свете. Редко кто кроме Аркадика покупал целиком, преимущественно на разрез, люди в основном брали четвертушку, реже половину. Ещё любили натирать корочку чесноком.

      Продавался в магазинчике – метров двести от железнодорожного вокзала. Сам вокзал располагался напротив нашего