Чужак. Симона Вилар

поскорее, увести в светлый Ирий[36], чтобы не мучиться в неласковом подлунном мире.

      Теперь Карина старалась идти по большаку[37], который тянулся через леса радимичей к реке Десне, где велись торги и где местные князья построили свой град Елань. Селища вдоль большака стояли притихшие, будто нежилые. Под вечер, устав, ослабев, уже плохо соображая, Карина все же попыталась постучаться в одну из изб. И надо же – отворили. Перед Кариной стояла старуха в темном плате, даже улыбалась, приглашая войти.

      – Что смотришь, девица? Входи.

      Карина хотела сказать, что оставила у плетня раненого, однако какая-то странность в улыбке старухи остановила ее. Молча вошла в дом, огляделась. Темно тут, холодно, давно не топили. Только чуть тлеет огонек лучины, и в его свете увидела Карина, что старуха возится подле кого-то у полатей.

      – Ну же, что стала, подойди. Видишь, сынок мой лежит. А рядом с ним кто, видишь? Она самая, Верхогрызка. А ты ложись рядом. Может, и тебя Верхогрызка обласкает, а сыночка моего и оставит.

      И захихикала радостно, безумно. Но тут же на крик перешла, увидев, что гостья к выходу попятилась.

      – Куда?!

      И кинулась, наскочила, стала тянуть. Худая, как кошка бездомная, а силы где и взялись. Карина еле смогла отпихнуть старуху, бросилась прочь. Шла, зажимая уши, чтобы не слышать стонов обезумевшей, дикого хохота с подвыванием.

      Но испуг словно придал ей сил. Вновь впряглась в лямку, вновь поволокла раненого. Повторяла негромко:

      – Ничего, что-нибудь придумаем.

      А тут еще опять леденяще и люто завыли волки. Карина, сцепив зубы, тащила волокуши. Думалось о плохом: знала, как волки настигают, как нападают – один под ноги кидается, валит, второй сразу на горло прыгает.

      Когда уже стала различать позади в сумерках силуэты волков, неожиданно углядела впереди темный сруб полуземлянки. Кинулась к ней, толкнула скрипучую дверь и сразу ощутила затхлый запах необитаемого жилища. Похоже, на зимовье чье-то набрела. И как раз вовремя.

      Карина опустила засов на двери. В потемках стала шарить среди паутины за печкой-каменкой. Так и есть – мир не без добрых людей. Уходя, зимовщик оставляет в избе трут и кресало, сухие дрова, подтопку.

      Развела огонь. Обычно не болтливая, сейчас, от напряжения, Карина тараторила без остановки. Дескать, сейчас тебя согрею, осмотрю, а там, – помогите боги, – на поправку пойдешь. Я тебя выхожу, вылечу, у самой Морены[38] отниму.

      При свете огня в каменке она склонилась над дядькой. Повязки на глазах его обледенели, а на порубленной руке нет – значит, сочилась кровь по-прежнему. Но самое худшее выяснилось, когда, размочив, стала снимать повязки с груди Збуда. От краев раны так и пахнуло гнилью, Карина даже закашлялась. Что ж… Она покосилась на дверь. Волки выли, но вроде не близко. А сугробы под самый дом намело.

      Карина набрала в котелок снега, растопила на огне, потом обработала раны Збуда. Грустно было до отчаяния. Не помогло, и когда обнаружила

36

Ирий – славянский рай, где царит вечная весна.

37

Большак – дорога достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать телега.

38

Морена – злой дух, смерть.