Говорят женщины. Мириам Тэйвз

его вместе со следующей фразой.) В любом случае, пустая трата времени – пытаться понять, животные мы или нет, поскольку мужчины скоро вернутся из города.

      Руку поднимает Мариша Лёвен. Верхние фаланги указательного пальца на левой руке у нее обрублены, он наполовину короче следующего, среднего. Мариша заявляет, что, по ее мнению, важнее вопроса о том, животные женщины или нет, другой: нужно ли мстить за причиненное зло? Или простить мужчин и тем самым пройти в небесные врата? Если мы не простим мужчин и/или не примем их извинений, нас прогонят из колонии, отлучат и мы не попадем на небеса. (Примечание: по правилам Молочны, все так, мне об этом известно.)

      Мариша видит, что я на нее смотрю, и спрашивает, записываю ли я ее слова.

      Я киваю, да, записываю.

      Довольная Мариша спрашивает женщин о Втором пришествии. Как Господь, когда придет, найдет их, если они уйдут из Молочны?

      Саломея презрительно ее обрывает и насмешливо объясняет, что, если Иисус способен воскреснуть, жить тысячи лет, а затем спуститься с неба на землю, чтобы собрать своих последователей, уж конечно, Он найдет возможность определить местоположение нескольких женщин, которые…

      Теперь Саломею нетерпеливым жестом останавливает ее мать, Агата. Данный вопрос мы обсудим позже, мягко говорит она.

      Мариша обводит всех яростным взглядом, возможно, в поисках единомышленницы по данному вопросу, кого-нибудь, кто разделил бы ее опасения. Все отворачиваются.

      Саломея бормочет: Но если мы животные или даже имеем с животными нечто общее, вероятно, шансов пройти в небесные врата у нас все равно нет (она встает и идет к окну), если только не окажется, что животным туда можно. Хотя это не имеет никакого смысла, поскольку животные обеспечивают нас пищей и трудом, а в раю ни то ни другое не требуется. Так что, пожалуй, меннониток на небо все-таки не пустят, поскольку, подпадая под категорию животных, мы будем не нужны там, наверху, где бесконечное «ля-ля-ля», напевает она.

      Женщины, кроме сестры, Оуны Фризен, не обращают на нее внимания. Оуна улыбается – слабо, подбадривая, соглашаясь, хотя ее улыбка может служить и знаком препинания к фразе Саломеи, то есть молчаливой просьбой поставить точку. (Женщины Фризен разработали весьма эффективную систему мимики и жестов для умиротворения Саломеи.)

      Слово берет Оуна. Она вспоминает сон, который видела два дня назад: в пыли за домом она нашла леденец, подобрала его и принесла на кухню, чтобы помыть и съесть. Но не успела она его помыть, как рядом с ней выросла огромная, под двести фунтов свинья. «Уберите от меня свинью!» – закричала Оуна. Но та прижала ее к стене.

      Просто смешно, говорит Мариша. У нас в Молочне нет леденцов.

      Агата, наклонившись, дотрагивается до руки Оуны. Давай ты расскажешь нам свои сны потом, говорит она. После собрания.

      Заговаривают сразу несколько женщин: они не в силах простить мужчин.

      Конечно, говорит Мариша – кратко, опять уверенно. И все-таки после смерти мы хотим пройти