Тени в раю. Эрих Мария Ремарк

и крайне сдержанный. Он предложил мне виски с содовой и принялся осторожно расспрашивать. Немного погодя вынес из соседней комнаты две работы и поставил на мольберт.

      – Какая вещь вам больше нравится?

      Я указал на правую.

      – Почему? – спросил Сильверс.

      – Разве это обязательно объяснять?

      – Меня это интересует. Вы знаете, чьи это вещи?

      – Это два рисунка Дега. Но это же вам всякий скажет.

      – Не всякий, – возразил Сильверс со странной, какой-то застенчивой усмешкой. – Некоторые из моих клиентов не скажут.

      – Зачем же они тогда покупают?

      – Чтобы у них дома висел Дега, – меланхолично проронил Сильверс.

      Я вспомнил давешнюю лекцию Леви-старшего. Похоже, он говорил правду. Я-то привык верить его рассказам лишь отчасти, ведь он склонен преувеличивать, особенно когда пускался в рассуждения о посторонних, не слишком известных ему вопросах.

      – Картины – это те же эмигранты вроде вас, – сказал Сильверс. – Судьба забрасывает их в самые неожиданные места. А хорошо ли им там живется, это уже другой вопрос.

      Теперь он вынес из той же комнаты две акварели.

      – Что вы скажете об этом?

      – Это акварели Сезанна.

      Сильверс был поражен.

      – И тоже можете сказать, какая лучше?

      – У Сезанна все акварели хороши, – сказал я. – Подороже, думаю, будет левая.

      – Почему? Потому что больше?

      – Не поэтому. Эта поздняя вещь, и уже почти в кубистической манере. Прекрасный прованский пейзаж с горой Сан-Виктуар. В брюссельском музее есть похожая.

      Сильверс переменился в лице. Он встал.

      – Где вы работали раньше? – резко спросил он.

      Мне вспомнился допрос, который учинила мне Наташа Петрова.

      – Нигде я не работал, – спокойно ответил я. – Ни на кого из конкурентов, и я не шпион. Просто какое-то время провел в Брюсселе в тамошнем музее.

      – Когда?

      – Когда Брюссель был под немцами. Меня в этом музее прятали. Потом удалось бежать, нелегально перейти границу. Вот и весь секрет моих скромных познаний.

      Сильверс снова сел.

      – В нашем деле всего приходится опасаться, – пробормотал он.

      – Это отчего же? – поинтересовался я, радуясь возможности хотя бы на время избежать дальнейших расспросов.

      Сильверс на секунду замялся.

      – Понимаете, картины – они как живые существа. Как женщины. Не следует показывать их всем и каждому, если вам дорого их очарование. И их ценность.

      – Но они же для того и создаются, чтобы их показывать, разве нет?

      – Может быть, хотя не убежден. Продавцу, во всяком случае, выгоднее, чтобы его картины не были широко известны.

      – Странно. Я-то думал, это повышает цену.

      – Отнюдь не всегда. Если картину слишком часто показывали, она примелькалась, или, на жаргоне рынка говоря, «спалилась». В отличие от картин-«девственниц», которые укромно таились в частной