Господин Доминик. Роман Анатольевич Яценко

земле. Вера нерушима! Но что же стало сегодня с нашей мечтой, Бернар? Посмотри: она есть реальность, она стала нашей жизнью. С тобою уходит в Крестовый поход твой сын. И за мною последовал мой сын. Это чудо! Наши дети прекрасны! То, что они сегодня рядом с нами, это счастье и это…непостижимо. Они наша кровь, наши радость и забота, наше прошлое, настоящее, будущее. Они все наши дни…

      Волнение на секунду овладело им. Гаспар перевел дух и продолжал:

      – Кристиан был воспитан в родительской любви; Доминик, напротив, вырос без матери. Кристиан старше Доминика, он уже опытный воин; Доминик смел и силен, но он никогда не был на войне. Кристиан уже посвящен в рыцари; Доминик пока только оруженосец. Кристиан уйдет в поход любящим и преданным мужем; у Доминика нет дамы сердца… У моего сына все еще впереди. Качествами рыцаря и мужчины, которыми в полной мере уже обладает Кристиан, этими духовными сокровищами будет обладать и мой сын. – Он повернулся к Кристиану. – Кристиан, сегодня я обращаюсь к тебе! Будь отныне справедливым и внимательным наставником моему сыну, как своему младшему брату, и не бросай его в трудный час. Обещай мне только это. Обещай, и тогда я – Гаспар Грекко рыцарь ордена Калатравы – дам нерушимую клятву: быть всегда твоим покровителем, надежным защитником и преданным другом – отныне и до самой моей смерти!

      Это прозвучало внезапно и торжественно, загадочно и странно, не высокопарно и пафосно, но как момент истины; словно из другого мира, который существует рядом, но недосягаем для простых смертных, возникло что-то неизвестное. Разом наступила тишина. Кристиан попеременно переводил взгляд с Гаспара на Доминика, будто только сейчас их впервые увидел. Глаза Бернара были опущены долу и задумчиво улыбались, как если бы он слушал что-то знакомое, но давно забытое. Подобно ему, на лицах других гостей застыло такое же мечтательное выражение. И только его супруга баронесса, напротив, словно очнулась от тягостных мыслей, сбросила оцепенение и смотрела вокруг себя ясным открытым взором. Все стали задумчивы и серьезны; каждый чувствовал, что стоит на пороге чего-то нового, неизвестного, чему он не знает ни причины, ни начала, ни исхода. Смолкла песня менестреля и, казалось, даже огонь в камине затих. Где-то далеко еле слышно перекликались дозорные на северной башне, эхом вторило им людское море, мерно шумя криками, говором и монотонным гулом в огромном лагере за оборонительным рвом. Опустилась ночь. Стало холодно. В единственное окно бесшумно влетел ветер, и бесчисленные гобелены в чертоге замка стали прогибаться, раскачиваться, биться друг об друга, словно грубые паруса на корабельных реях. Древние призраки канувших в лету воинов, несокрушимых армий и былых сражений тихо присутствовали в главной зале центрального донжона. Они мерцали в дыму масляных факелов, туманом стелились по набросанным на пол шкурам, проходили маршем сквозь каменные стены и тканые гобелены; их тени сгущались по углам, дрожали на выступах бастиона, метались в огне очага. Два рыцаря – Гаспар и Кристиан – стояли друг