Без двойников. Владимир Алейников

по-походному, но всё-таки и по-домашнему, в тишине, в спокойных условиях, после битв и трудов, почивать.

      Он мог всласть беседовать со мной, сколько душе угодно. Мог выпить со мной или с приятелями.

      Мог пообедать чем Бог послал.

      Мог слушать музыку, читать книги, просто отдыхать.

      Но самое главное – он мог здесь работать.

      Что он и делал.

      Понимая, что Игорю нужны покой и душевное равновесие для его занятий рисунком и живописью, стал я создавать ему условия.

      Заодно вспомнил вовремя, что и мне следует работать.

      Как-то умудрились мы без особых последствий и обид объяснить знакомым, что приходить следует только в определённые дни и часы.

      Нас вроде поняли.

      Шумные визиты стали более редкими.

      Стали мы предпочитать видеться лишь с избранными друзьями. Во всяком случае, твёрдо помню, что была такая счастливая, относительно спокойная полоса.

      И Наташа Кутузова, тогдашняя моя жена, была этим творческим затишьем очень довольна.

      Квартира моя постепенно превращалась в музей современного искусства.

      Работы висели на всех стенах, от пола до потолка, стояли и лежали на полу, в прихожей, на кухне, на антресолях.

      Вскоре мне надоела такая пестрота.

      Я решил устроить у себя постоянную выставку работ Ворошилова.

      Экспозиция варьировалась, менялась.

      Но зато всегда при желании сюда можно было прийти и посмотреть ворошиловскую живопись и графику в количестве, более чем достаточном для того, чтобы составить о ней мнение, так паче – постараться понять её.

      Игорю идея понравилась.

      Помаленьку стал он свозить ко мне из разных мест Москвы свои работы, оставляемые им ранее, от случая к случаю, где придётся, лишь бы не таскать их с собою, да и забываемые там, случалось, а то и растаскиваемые оттуда, по частям, понемногу, а потом всё смелее, всё больше, всеми, кому не лень, отчего наработанное Ворошиловым распылялось по всей столице, уходило на Запад порой, исчезало бесследно, навсегда, и концов не сыскать; стал он всё чаще ко мне привозить кое-что из Белых Столбов, если порою туда приходилось ему заглянуть ненадолго – что там, в порядке ли комната, за которую тоже ведь надо квартирную плату вносить, и целы ли его картинки, из прежних его, необъятных, неисчислимых залежей и ворохов? – мало ли что! – так уж лучше пусть будут они находиться теперь у меня, централизованно, можно сказать, здесь, где и сам он бывает всё время, а то и подолгу живёт.

      Он освоился здесь, прижился.

      Квартира моя была совсем новой. Мебели – никакой. В комнате – стол, шкаф, полки с книгами да табуретки, всего-то две-три, да тахта. На кухне – довольно просторной – и вовсе пусто. Холодильник потом появился. Вместо обеденного стола – широкий подоконник. За ним все мы и ели.

      Но зато – изобилие живописи. И, конечно же, графики. Настоящий музей. Смотрите, привыкайте. Всё это – здесь, прямо в комнате, перед глазами, на виду, – вон сколько добра!

      Чудные, в